ГЛАВА ПЕРВАЯ,
касающаяся достойных похвалы мужчин

Знай, о визирь, — да благословит тебя Бог! — что есть разные сорта мужчин и женщин и что есть между ними те, что достойны похвал, и те, что заслуживают укора.

Когда достойный похвалы мужчина приближается к женщине, его жезл вырастает, становится сильным, крепким и жестким. Расслабляется он не сразу, но лишь после встряски, вызывающей истечение семени. Но вскоре он вновь становится тугим.

Такой мужчина любим и высоко ценим женщиной. Это оттого, что женщина любит мужчину лишь ради одного соития. Значит, жезл его должен быть достаточной величины и длины. Кроме того, этот мужчина должен быть широк в груди, крепок торсом, должен знать, как управлять семяизвержением, быть готовым к восстанию своего посоха. Посох этот должен достигать дна ферджи женщины и полностью заполнять ее во всех ее частях.

Таков высокоценимый женщинами мужчина, о котором поэт сказал:

Видел женщин я немало тех, которые старались
Отыскать в юнцах зеленых сумму качеств, что мужчину
Украшают в цвете силы: красоту, любовь к усладам,
И уверенность, и силу. Крупный жезл — залог надежный
Протяженного соитья. Мощный торс. Грудную клетку,
Что ложится грациозно на трепещущие груди.
А еще — неторопливость акта семяизверженья
Вкупе с долгоизливаньем сладострастия в финале.
Этот жезл восстанет снова — и опять, и вновь, и снова
Станет множить обороты^[1] в глубине отверстой щелки.
Вот каков он, тот мужчина, что приносит наслажденье
Каждой женщине — и свято чтим за это будет ею.

Достоинства, которые женщины ценят в мужчине

Рассказывают, что однажды Абд-эль-Мелик бен Меруан^[2] пришел повидаться со своей возлюбленной Лейлой^[3]. Он задавал ей различные вопросы — и между прочим спросил ее, какие качества женщины ценят в мужчине.

Лейла отвечала ему: «О мой господин, у них должны быть щеки, как у тебя.» — «А кроме того?» — спросил бен Меруан. Она продолжала: «И волосы, как у тебя. В общем, он должен быть твоей копией, о принц правоверных. Ибо если мужчина не так силен и богат, как ты, ему, конечно же, нечего ждать от женщины».

О разной длине зрелого жезла

Зрелый жезл, удовлетворяющий женщину, должен иметь длину, исчисляемую либо — в наибольшем виде — двенадцатью пальцами, или тремя ладонями, либо — в наименьшем виде — шестью пальцами, или полутора ладонями.

По моим наблюдениям, лучше всех подходят те, жезл которых исчисляется двенадцатью пальцами, или тремя ладонями. Затем следуют исчисляемые десятью пальцами, или двумя с половиной ладонями. И наконец — восемью пальцами, или двумя ладонями. Мужчина, чей посох меньшего размера, на мой взгляд, удовлетворить женщину не сможет.

Употребление благовоний для соития.
История Мукаламы

Благовония, употребляемые как мужчинами, так и женщинами, воодушевляют акт совокупления. Вдыхая благовония, используемые мужчиной, женщина словно бы обмирает. Употребление духов нередко и мужчине помогает более длительно владеть женщиной.

По этому поводу обратимся к рассказу о Мукаламе^[4] (сыне Каисса — да наставит его Бог!). Этот Мукалама был самозванцем, претендовавшим на дар пророчества и даже на то, что он будто является пророком самого Аллаха — честь и слава нашему Богу! За это и сам Мукалама, и множество других арабов были наказаны гневом Божьим.

Этот самозванец Мукалама лживо и нагло толковал главу Корана, ниспосланную нашему пророку^[5] — благословение Бога да пребудет с ним! — ангелом Гавриилом^[6] — слава и ему! Относительно этой главы Мукалама говорил внимавшим ему людям бессчастной судьбы: «Мне ангел Гавриил передал точно такую же главу».

Он осмеивал главу, озаглавленную «Слон»^[7], говоря: «В сей главе, именуемой „Слон“, я и впрямь вижу слона. Что такое этот слон? Что он означает? То, что он — четвероногое? То, что у него есть хвост и длинный хобот? Да уж, это — воистину превосходное творение Божье».

Глава Корана, называемая «Эль Кутер»^[8], тоже стала предметом его лживых толкований. Он говорил: «Мы можем выбрать для себя лучший камень, а другим дать то, что останется. Но не надо почитать доставшиеся им камни равноценными нашим»^[9].

И многое еще число глав Корана извратил Мукалама своей ложью и своим самозванчеством.

И вот в один прекрасный день он услышал проповедь пророка — да пребудет воля и милость Божья с ним! Он увидел, как пророк возлагал свои почтенные руки на облысевшие головы — и волосы сами вновь вырастали на них. Он плевал в кувшины — и вода сама заполняла их, причем дурная вода становилась вновь чистой и пригодной для питья. И еще он плевал в глаза слепцов — и те вновь начинали видеть свет. И еще он возлагал руки на голову ребенка, говоря: «Живи сто лет», — и ребенку был обеспечен по крайней мере век жизни.

И когда последователи Мукаламы услышали рассказы обо всем этом или сами увидели это, они пришли к нему и спросили: «Разве ты ничего не знаешь о Мухаммеде и его делах?» И тот отвечал: «Я сам могу сделать все лучше, чем он».

Но Мукалама был врагом Божьим, а потому, когда он возлагал свои бесчестные руки на голову плешивого, тот терял и последние волосы. И когда он плевал в колодцы, полные чистой воды, она, по воле Божьей, становилась грязной. И когда он плевал в больные глаза, те вовсе слепли. И когда возлагал он руки на голову ребенка, говоря: «Живи целый век», тот умирал всего час спустя.

Задумайтесь же, о братья, над тем, что случается с людьми, чьи глаза закрыты для света, лишенными помощи Всемогущего!

Меж тем в городе Бен-Темиме (а случилось это уже после смерти пророка — да пребудет с ним милость и слово Божье!) обнаружилась женщина, прозываемая Чеджа-эт-Темимья, которая провозгласила себя пророчицей. И она много слышала о Мукаламе, впрочем, как и он о ней. А власть ее была достаточно велика, ибо Бен-Темим объединял большое племя.

И она сказала: «Пророчества не должны исходить от двух разных людей. Или пророком будет он — и тогда я со своими последователями подчинюсь его правилам. Или пророчица — я, и тогда он со своими подчинится моим».

И написала Чеджа письмо Мукаламе, в котором призвала его: «Негоже двум людям сразу исполнять дела пророков. Пророком должен быть только один. Мы с нашими последователями должны встретиться и испытать друг друга. Мы поговорим о том, что нам ниспослано Богом — о Коране, — и последуем за тем, кто покажет подлинное знание пророчеств».

Она запечатала письмо и, вручив его своему посланцу, сказала при этом: «Возьми это письмо, иди в Ямаму и передай его Мукаламе бен Каиссу. Я с моими людьми буду ждать ответа».

На следующий день пророчица взнуздала при помощи своего гума^[10] коня и последовала навстречу своей судьбе. А ее посланец тем временем прибыл к Мукаламе и вручил ему письмо.

Мукалама вскрыл его, прочел — и задумался над его содержанием. Оно погрузило его в трепет. Тогда он созвал людей своего гума и начал — у одного за другим — выспрашивать их совета. Но никто не смог толком подсказать ему, как выйти из этого затруднительного положения.

И вот в то время как он пребывал в этом своем унынии, один из главенствующих людей его гума подошел к нему и сказал: «О Мукалама, утешь свою душу и охлади свои глаза^[11]. Я дам тебе отцовский совет, как дал бы своему сыну».

Мукалама сказал: «Говори, и да будут эти слова правдивы».

И тот сказал: «Вели воздвигнуть завтра утром за городом шатер из цветной парчи и убрать его шелками всех расцветок. Пусть затем наполнят его всевозможными благовониями — муксусом, амброй, духами, а также цветами померанца, жасмином, гиацинтами и другими сильно пахнущими растениями. Пусть там поставят еще несколько курильниц с зеленым алоэ, серой амброй, нэддами^[12] и тому подобным. А над входом повесят полотнища, чтобы ни один запах не просочился из шатра наружу. Затем, когда ты найдешь, что испарения настоялись достаточно для того, чтобы оплодотворить воду^[13], сядь на трон и пошли за пророчицей, чтобы она явилась к тебе в шатер для переговоров с глазу на глаз. Если ты сделаешь все как следует, она надышится этих благовоний, вся эта прелесть ее одурманит — члены ее размякнут, она расслабится и впадет в этакое полуобморочное состояние. И вот когда ты увидишь, что все это нашло на нее, попроси ее одарить тебя благосклонностью — и, уверяю, она, не колеблясь, пойдет на это! А хотя бы раз возобладав ею, ты сразу заметишь, что все твои затруднения перешли от тебя к ней и к ее гуму».

Мукалама воскликнул: «Все, что ты говоришь, — верно. Совет твой хорош и, с Божьей помощью, недурно продуман». И он велел немедленно сделать все так, как ему посоветовали.

Когда он понял, что испарения благовоний стали достаточно густыми, чтобы оплодотворить воду, он сел на свой трон в шатре и послал за пророчицей. Она прибыла, и он велел позвать ее в шатер. Она вошла — и оказалась с ним наедине. И он пригласил ее к разговору.

Вскоре Мукалама заметил, что она действительно теряет ясность мысли, стала скованной и смущенной, а речь ее несвязной. И тогда, убедившись, что она и впрямь впала в состояние безумной чувственности и уже склонна к соитию, он сказал ей: «Встань, подойди ко мне — и дай мне овладеть тобою. Этот шатер и был ведь приготовлен на такой случай. Если хочешь, ложись на спину. Или становись на четвереньки. Или опустись на колени как во время молитвы: склони голову к земле, подними круп кверху — построй треножник^[14]. Впрочем, какую бы ты позу ни приняла, только скажи — и тут же будешь удовлетворена».

Пророчица отвечала: «Я хочу делать это любыми способами. Да снизойдет на меня откровение Бога, о пророк Всемогущего».

Тот немедля взгромоздился на нее — и насладился ею так, как ему заблагорассудилось. И она сказала: «Когда я покину шатер, скажи моему гуму, что хочешь взять меня в жены».

Когда она вышла из шатра, последователи окружили ее и начали спрашивать: «Каков же результат переговоров, о пророчица Аллаха?» И она отвечала: «Мукалама показал мне все, что доступно ему, и я убедилась, что все это — истинно. Так что повинуйтесь ему».

Затем Мукалама обратился к ее гуму с просьбой жениться на ней — и эта просьба была поддержана. Когда же гум спросил о свадебном приданом, Мукалама ответил им: «Я освобождаю вас от ежедневной молитвы, называемой „акёр“^[15]». И с той поры обитатели Бен-Темима не молятся в час «акёра». А когда их спрашивают о причине такого воздержания, они отвечают: «Обратитесь к нашей пророчице. Только ей ведомы пути истины».

И, понятно, других пророков они не признают.

По этому поводу поэт сказал:

Пусть для всех других людей пророчества
Говорились только лишь мужчинами, —
К нам явилась женщина-пророчица,
И ее законам твердо следуем^[16].

О смерти Мукаламы говорил в своей проповеди Абу Бекр^[17] — к которому да будет милостив Бог! По его версии Мукаламу убил Зеид бен Хутаб. Другие заявляли, что это сделал Ухча — один из его последователей. Правда, был ли то Ухча; знает один Бог. Сам Ухча сказал так: «По своему невежеству я убил лучшего из людей — Амана бен Абд-эль-Мосалеба^[18], а затем — худшего из людей, Мукаламу. И думаю, что Бог, учтя одно из этих моих деяний, простит мне другое».

Значение этих слов Ухчи — «я убил лучшего из людей» — состоит в том, что, еще не будучи знаком с пророком, он убил Хамзу — к которому да пребудет добр Бог! А затем, уже приняв ислам, Ухча убил Мукаламу.

А возвращаясь к Чедже-эт-Темимье, упомянем, что она, чувствуя большое раскаянье перед Богом, примкнула к общей исламской семье: вышла замуж за одного из последователей пророка — да будет милосерден к нему Аллах!

Конец истории.

История Балу и Амдонны

Мужчина, к которому особенно благоволят женщины, — это тот, кто постоянно озабочен служением им.

Он должен быть благовиден и даже превосходить красотой окружающих его, иметь пропорциональное сложение. Он должен быть нелукав и искренен в речах, обращенных к женщинам. Великодушен и смел. Приятен в разговоре. Нехвастлив. Должен всегда держать свое слово, быть рабски верен обещаниям, всегда делать то, что обещано, и говорить только правду.

Мужчина же, хвастающий своими отношениями с женщинами, знакомством с ними и их склонностью к нему, — просто негодяй. Но о подобных мы поговорим в другой главе.

А теперь — история о том, что жил некогда халиф по имени Мамум^[19], у которого был придворный шут по прозванию Балу^[20], увеселявший принцев и визирей.

Однажды этот фигляр предстал перед халифом, сидевшим в одиночестве. Халиф велел ему сесть и, хлопнув его по плечу, спросил: «Ну, зачем пожаловал, сын несчастной матери?»

Балу отвечал: «Я пришел посмотреть, как идут дела у моего господина, дай ему Бог всяческих преуспеяний».

«А как дела у тебя? — спросил халиф. — И как дела у твоих жен — и старой и новой?» Дело было в том, что Балу, коему показалось мало иметь одну жену, недавно женился и на второй.

«Я не счастлив ни со старой, ни с новой, — отвечал тот, — ибо бедность все больше и больше изнуряет меня».

«Нет ли у тебя каких-нибудь стихов по сему поводу?»— спросил его халиф.

И поскольку шут отвечал утвердительно, Мамум приказал ему прочесть эти стихи — и Балу начал так:

«Бедность в цепях меня держит и муками мучает.
И неудачи бичуют меня. И несчастия
Вечно ввергают в узилище бед и опасностей.
Люди меня обрекают всечасно презрению,
Бог отвернулся от тех, что подобны мне, бедному.
В честных и чистых глазах навсегда посрамленному.
Беды и бедность мне в глотку вцепились — и, видимо,
Вскоре мой дом бессудьбинный со мною расстанется».

Мамум спросил его: «Куда же ты собираешься идти?»

Тот отвечал: «К Богу и его пророку, о принц правоверных».

«Это хорошо, — сказал халиф. — Тот, кто находит прибежище сначала у Бога и его пророка, а потом у нас, недурно устроился. Однако не прочтешь ли ты мне еще несколько стихов о двух твоих женах и о том, как там у вас идут дела?»

«Конечно», — отвечал Балу.

«Что ж, послушаем, что ты скажешь».

И Балу начал новое свое поэтическое сказание:

«— в силу моего невежества дважды мне жениться выпало.
— Но о чем же твои жалобы, муж своих достойных жен?
— Думал, буду между ними я, словно маленький ягненочек,
Что у двух овечек ласковых ищет нежность и тепло.
Но на деле стал бараном я между двух шакалиц яростных.
День сменяет ночь — и сызнова ночь сменяет тяжкий день,
Но не смог ни днем, ни ночью я из ярма их шею вытянуть,
Ибо, усладив одну из них, должен тут же мчать к другой.
Не сбежать мне от двух этих фурий!
Заклинаю: уж если решили
Вы жениться, — женитесь однажды.
И с одною-то жить равносильно
Содержанию армии целой.
Ну, а лучше — совсем не женитесь,
Не давайте опутать вам руки!»

Когда Мамум услышал эти слова, он стал так смеяться, что чуть не свалился с сиденья. Затем — в качестве своей милости — он вручил Балу самое драгоценное свое одеяние: шитый золотом халат.

В приподнятом настроении шел Балу мимо жилища Великого визиря. И тут из своих высоких палат в его сторону взглянула Амдонна^[21]. Завидев Балу, она сказала своей служанке-нубийке: «Боже в святилище Мекки! Да это же Балу, и притом наряженный в шитый золотом халат! Как бы мне завладеть им?»

Служанка отвечала: «О госпожа, ты не должна и думать о том, чтобы завладеть этим халатом».

Однако Амдонна настаивала: «Надо придумать какую-нибудь хитрость, и я непременно отберу у него этот халат».

«Балу сам хитрющий человек, — заметила служанка. — Люди думают обычно, что над ним так легко подшутить, но, клянусь Богом, это он подшучивает надо всеми. Выбрось эти мысли из головы, госпожа моя, и постарайся сама не угодить в те силки, которые ты собираешься расставить для него».

Но Амдонна упрямо повторила: «Это надо сделать!» — и послала слугу к Балу, чтобы тот пришел к ней. Он сказал: «Ответь зовущему, с помощью Божьей»^[22] — и направился к Амдонне. Та приветствовала его, сказав: «О Балу, ты, конечно же, пришел послушать мои песни?» — «Ну конечно, о госпожа моя, — отвечал тот. — Я знаю, что у моей госпожи — удивительный дар песнопения». — «Ну, а послушав мою песню, ты, конечно, захочешь еще и чем-нибудь подкрепиться?» — «Да», — сказал он.

И она запела, да так сладко, что каждый слышавший ее должен был бы просто помереть от любви.

Послушав ее пение, Балу подкрепился тем, что принесла ему служанка — и поел, и попил. Тут-то Амдонна и сказала ему: «Я не знаю, почему, но мне пришло в голову, что тебе приятно было бы снять твой халат, чтобы подарить его мне». И Балу ответил: «О госпожа моя, я поклялся, что подарю его лишь той, что воздаст мне, как женщина может воздать мужчине».

«Что? Знаешь ли ты, о чем говоришь, Балу?» — сказала она.

«Мне ли не знать, — отвечал он, — если это именно я научаю Божьих сынов и дочерей этой науке? Ведь это я побуждаю их соединяться в любви, Я даю им понятие об удовольствиях, которые могут порадовать женщину. Учу, как надо умело ласкать женщин, что их возбуждает и что удовлетворяет. О госпожа моя, кто же должен знать все об акте соития, как не я?»

Амдонна была дочерью Мамума и женою Великого визиря. Она наделена была совершенной красотой, превосходной фигурой и гармоничными формами. Никто в ту пору не мог сравниться с Амдонной ни в грациозности, ни в изяществе движений. Шея ее была как шея газели. Полуоткрытые свежие губы рта ее были алыми, словно клинок окровавленной сабли. Зубы ее напоминали жемчужины, а щеки — цветущие розы. Ее удлиненные глаза были черны. Полукружия ее густых бровей напоминали буквы нун^[23], нарисованные рукой искусного художника. Ее лоб был подобен полной луне в ночи. Ко всему же прочему Бог наделил ее столь огромным обаянием и красотою, что герои при виде ее становились скромными, смиренными и, боясь соблазна, глядели в землю, — и, о сколь многие! мечтали подвергнуться ради нее любой опасности. Те же, что дерзали прямо взглянуть ей в лицо, почти теряли рассудок. По той же причине и Балу постоянно страшился поддаться искушению, а потому, в соответствии со своим образом мыслей, всячески избегал встреч с нею.

Но вот теперь он оказался с нею наедине — и даже начал опасный разговор. И теперь он смотрел на нее, уже не опуская глаз долу из боязни не справиться со своею страстью, ибо знал: Амдонна зажглась желанием завладеть его халатом, а он не хотел отдать его, не получив за то достойной платы.

«Какую же цену ты назначишь?» — спросила она его. И он ответил на это: «Соитие, о яблочко моего глаза!»

«Ты понимаешь, о чем говоришь, о Балу?»— спросила она.

«Боже, да никто не знает женщин лучше, чем я!— вскричал он. — Они занимают меня всю мою жизнь. Никто более чем я, не изучил все, имеющее к ним отношение, все, что им нравится. Ведь я исследовал, о госпожа моя, все, чем люди занимаются в соответствии с их одаренностью или склонностями. Одни берут — другие дают. Одни покупают — другие продают. Мои же мысли все направлены на любовь и на обладание прекрасными женщинами. Я лечу тех из них, что болеют прекрасной болезнью любви, — и приношу утешение их страждущим влагалищам».

Амдонна была поражена его словами и сладостью его языка. В замешательстве она спросила: «Может быть, ты прочтешь мне какие-нибудь стихи на сей предмет?» — «Конечно», — ответил он. «Хорошо, о Балу, я хочу послушать, что ты скажешь мне». И Балу ответил ей следующими стихами:

«Разделю мужчин на виды в соответствии с делами:
Кто-то полон жизни, духа — кто-то слезы вечно льет.
Это значит лишь, что первым улыбается удача:
Путь их верен, и успехом каждый их отмечен шаг.
В то же время за вторыми волочится цепь несчастий.
Мне, единственному в мире, безразлично все вокруг,
Безразличны чьи-то судьбы — турок, персов и арабов.
Мне одно небезразлично — и прошу об этом знать:
Лишь любовь прекрасных женщин — вот венец моих желаний.
И соитие с любимой — вот стремлений всех предел.
Если посох мой вне щелки, то судьба моя ужасна:
В сердце вспыхивает пламень — и его не погасить.
Погляди на жезл восставший! Посмотри, как он прекрасен!
Жар любви он усмиряет, гасит плещущий огонь,
Взад-вперед снуя проворно меж твоих прекрасных чресел,
Благороднейшая дама, счастье, яблочко мое!
Если только будет раза недостаточно, чтоб пламя
Погасить твое, я стану вновь гасить — и погашу.
Кто попробует попреком оскорбить тебя за это?
Никогда никто на свете: этим занят целый мир.
Ну, а коль решишь отвергнуть, — вон гони меня сейчас же
С глаз долой. Без сожаленья, без сомнения гони.
Только вспомни, прогоняя, этих слов моих смиренье —
И, во имя Бога, срамом не покрой меня, простив.
И покуда здесь еще я, слов твоих булат разящий
Да падет, сменив угрозы на любовь и доброту!
Разреши мне быть с тобою. Не гони меня отсюда.
Разреши мне быть с тобою. В жажде дай глоток воды.
Разреши глазам голодным посмотреть на эти груди.
Не беги игры любовной. Скромность ложную отринь.
Если ты меня презреньем с головы до ног покроешь,
Я навеки помнить буду, кто есть я и кто есть ты.
Дай себя мне. И поверь мне: зла тебе не причиню я.
Знай: любви мы оба слуги, но в игре главнее — ты.
Верь: любовь я нашу скрою. Дам содрать с себя я шкуру,
Но не разглашу секрета, вздев намордник на уста.
Это будет воля Бога в том, что вот сейчас случится,
Ибо это Он, как горе, влил в меня мою любовь».

Слушая Балу, Амдонна едва не лишилась рассудка, глядя на его жезл, торчавший как колонна меж его бедер. «Вот сейчас я взберусь на него, — вдруг подумала она, но тут же спохватилась: — нет, не надо этого делать». Сквозь эти смутные мысли она чувствовала страстную тягу к наслаждению, полыхавшую меж ее бедер — и Иблис наполнял ее фердж влагой^[24], предвестницей конечного восторга. И вот она, уже будучи не в силах сопротивляться искушению, ловит себя на мысли: «Если этот Балу, получив свое, разгласит кому-нибудь тайну, кто ему поверит!»

И она предложила Балу скинуть его халат и идти к ней в спальню. Но Балу ответил: «Я не могу снять его, пока не избавлюсь от своего желания, о яблочко моего глаза!»

Тогда Амдонна, вся трепеща в возбуждении от того, что должно сейчас воспоследовать, поднялась, расстегнула свой пояс и покинула комнату. Балу последовал за нею в спальню, думая: «Сплю я, или все это происходит наяву?»

В спальне она кинулась на кушетку, покрытую шелком, которым были обтянуты и стены, и потолок. Потом она подняла свои одежды, открыв живот и бедра, так что все эти красоты, которыми, одарил ее Бог, оказались в распоряжении Балу.

Балу смотрел на ее живот, круглый, как изящный купол. А потом — ниже, на ее пупок, который напоминал жемчужину в золотой чаше. А то, что было еще ниже, представляло собою самое искусное творение в мире. А что еще потрясло Балу, так это белизна кожи ее бедер.

Он сжал Амдонну в страстных объятиях — и вскоре заметил, что лицо ее обрело бессмысленное выражение, а сама она казалась словно бы чем-то одурманенной. Она совсем потеряла голову и, держа жезл Балу в своих руках, все больше и больше опьянялась этим, загораясь любовным огнем.

Балу сказал ей: «Отчего ты так волнуешься и вне себя?» И она отвечала: «Умолкни, о сын развратной женщины! Я и так — словно разгоряченная кобылица, а ты все хочешь, чтобы я поддалась твоим стихам, все разжигаешь меня своими словами — и какими словами! Они любую женщину, будь она самым невинным созданием в мире, опалят огнем».

Балу спросил: «А я не кажусь тебе сейчас твоим мужем?» — «Да, — отвечала она. — Но мужчина — все равно, муж он или нет — смотрит на женщину только как жеребец на кобылицу. Одна разница: кобылица приходит в пору раз в году — и только тогда получает своего жеребца. А женщину словами любви можно сколько угодно раз подымать на дыбы^[25]. Но коли уж ты разгорячил меня и раз муж мой отсутствует, то поспеши делать свое дело, а то он скоро вернется».

Балу ответил: «О госпожа моя, у меня болит поясница — и это мешает мне подняться на тебя. Займи мужскую позицию, а потом бери мой халат, а мне позволь удалиться».

Амдонна уселась на Балу, взяла его посох в руки и уставилась на него. Она изумилась его величине, силе и твердости, вскричав:

«Вот он — сокрушитель женщин и причина их многих страданий! О Балу, я никогда не видела более изумительного копья, нежели твое!»

И все еще держа его в руке, она просунула его головку меж губ своей щелки, так что остальная часть осталась снаружи, сказав: «О жезл, войди в меня!»

И Балу вставил свой посох в фердж дочери халифа, а она, опустившись на это копье, позволила ему войти в ее печь так, что уже ни малейшего его кусочка не было видно снаружи.

И тогда она сказала: «Какой же похотливой и неутомимой в поиске удовольствия создал Бог женщину!»

И она, используя свой низок как седло, начала пляску, которая называется «вверх-и-вниз». А потом танцевала еще и другие пляски: и «слева-направо», и «вперед-и-назад» — и не видел доныне мир такого потрясающего танца.

Дочь халифа продолжала свою скачку на жезле Балу до тех пор, пока не пришел миг наслаждения — и все внутри ее ферджи так стало сжиматься^[26], словно она хотела всосать в себя посох Балу, как дитя — сосок матери. Пик наслаждения пришел к ним одновременно — и каждый жадно ловил птиц удовольствия.

Потом Амдонна ухватила посох Балу и медленно-медленно вытащила его наружу, приговаривая: «Вот он, подвиг настоящего мужчины». Потом она отерла его жезл и свою фердж шелковым платком и поднялась.

Балу также встал и собрался было уйти, но она спросила: «А как же халат?»

Он отвечал: «Как, госпожа, ты загнала меня как скакуна, а теперь требуешь еще и платы?»

«Но ты же сам сказал мне, — заметила она, — что не можешь оседлать меня оттого, что у тебя болит поясница».

«Дело вовсе не в моей пояснице, — сказал Балу, — Давай так: первая очередь была твоя. Вторая будет — моя. Платой за это будет халат. А потом я уберусь восвояси».

Амдонна подумала: «Раз уж он начал, то пусть и продолжит. В конце-то концов уйти ему придется». И она легла на спину.

Однако Балу заметил: «Пока ты не разденешься совсем, я не лягу с тобой».

И она разделась донага — и, увидя красоту и совершенство ее форм, Балу впал в экстаз. Он смотрел на ее очаровательные бедра и на втянутый пупок. На свод ее живота, подобный арке. На ее округлые груди, поднимавшиеся словно гиацинты.

Балу нежно обнял ее. Он стал сосать ее губы и целовать ее грудь. Он глотал ее свежую слюну и покусывал ее бедра. И так он продолжал до той поры, пока она не дошла до полуобморочного состояния, а речь ее стала бессвязной и глаза закатились. И тогда он начал целовать ее фердж, отчего она не могла уже пошевелить ни рукой, ни ногой^[27].

И в восторге взглянув на пурпурную сердцевину ее щелки, которая была настолько притягательна, что могла в единый миг покорить любые лишь раз взглянувшие на нее глаза в мире, Балу вскричал: «О величайший соблазн для мужчин!» — и вновь кинулся целовать и покусывать ее. И желание вновь поднялось в них обоих на прежнюю высоту. И дыхание Амдонны стало прерывистым. И она опять схватила его жезл, стремясь как можно скорее упрятать его в свою щелку.

И вот он уже твердо вторгся в нее. И она горячо ответила ему. И только одновременно накатившее на них острое наслаждение уняло их пыл.

Тогда Балу поднялся, вытер свой пестик и ее ступку — и вновь собрался уходить. Но Амдонна сказала: «А где же халат? Ты что, смеешься надо мной, о Балу?» И он отвечал: «О моя госпожа, не разорвать же мне его на части, чтобы отдать тебе то, что тебе причитается. Ты выполнила свою часть работы. Я — свою. В первый раз это было для тебя. Во второй — для меня. А вот третий должен быть — для халата».

Сказав это, он снял халат, сложил его и вручил Амдонне в руки. И она, поднявшаяся было с ложа, опять легла на него, сказав: «Делай что хочешь!»

И Балу вновь обрушился на нее — и одним ударом полностью вогнал свой жезл в ее щель. А потом так начал работать своим пестиком, а она так задвигала своим низком, что они оба сызнова истекли в одно и то же время. И потом он поднялся и, оставив Амдонне свой халат, вышел из ее дома.

Служанка сказала Амдонне: «О моя госпожа, разве все произошло не так, как я говорила тебе? Балу — плохой человек, и не надо было тебе делать для него ничего хорошего. Bсe думают, что он — предмет для насмешек, но, Боже, это ведь он смеется надо всеми. Почему ты не поверила мне?»

Амдонна повернулась к ней и сказала: «Не беспокой меня своими замечаниями. Что случилось — должно было случиться. У входа в каждую фердж написаны имена мужчин, которые все равно войдут в нее^[28] — правдой или обманом, по любви или насильно. Если бы имя Балу не было написано на моей ферджи, он никогда бы не вошел в нее, пообещай он мне взамен хоть всю Вселенную со всем ее содержимым».

В то время как они вели этот разговор, раздался стук в дверь. Служанка спросила, кто там, — и услышала голос Балу: «Это я». Амдонна, теряясь в догадках, что собирается предпринять шут, всполошилась. Служанка спросила Балу, что ему нужно, и он ответил: «Принеси мне напиться воды». Она вышла из дому с чашкой воды — и Балу выпил ее, но тут чашка выскользнула у него из рук и разбилась. Служанка захлопнула дверь перед носом Балу, который уселся на пороге.

Там он и сидел, когда его увидел визирь, муж Амдонны. Он спросил: «Почему ты здесь, о Балу?» — «О мой господин, — отвечал тот, — я проходил этой улицей, когда мною овладела непереносимая жажда. Служанка вышла и вынесла мне чашку воды. Но та выпала у меня из рук и разбилась. Тогда госпожа наша Амдонна забрала у меня в возмещение мой халат, подаренный мне сегодня господином халифом».

В этот момент вышла Амдонна — и визирь спросил ее, так ли все было: правда ли, что она взяла у Балу халат в уплату за чашку. Всплеснув ладонями, Амдонна вскричала: «Что ты наделал, о Балу!» — «Я говорил с твоим мужем на языке моей глупости, — ответит тот. — Теперь расскажи ему все на языке твоей мудрости». И визирь сказал: «Верни ему его халат». И она, пойманная в хитро расставленную Балу ловушку, отдала ему обратно его халат — и он ушел.