Представьте себе - считают. И весьма многие.
Первым назову Петра Николаевича Петрова, виднейшего исследователя начальной жизни города. В 1885 г. он создал свой фундаментальный труд - 'Историю Санкт-Петербурга с основания города до введения в действие выборного городского управления по учреждениям о губерниях. 1703-1782'.
Готовя свою книгу, Петров добросовестно изучил массу документов. И это изучение привело его к одному кардинальному выводу, который я и предлагаю сейчас вашему вниманию:
'В Преображенском походном журнале (Кабинет Петра I, Отд. I, кн. 25) 1 1703 года Мая 10-го записано только 'был благодарный молебен'; 'Мая 11-го Капитан' - как преображенцы величали государя - 'пошел в Шлютенбурх 2 сухим путем'. '13-го Мая - на яхте гулял на озере, верст 10 и больше'.
Под 14-м числом Мая записано - 'Приехали на Сясьское устье'; 16 Мая 'в неделю пятидесятницы (т.е. в Троицын день) - пошли'', далее с Сясьского устья, где производилась спешная стройка, мореходных судов. Наконец, под 17 Мая 1703 г. записано в Преображенском журнале: 'приехали на Лодейную пристань'. Заметки эти велись при Государе, в дежурстве, и стало быть, в точности ежедневного вноса в них только того, что было, - не остается ни малейшего сомнения.
Между тем, 16 мая 1703 года, - когда Петр I находился на Сяси - ему приписывается, вполне ошибочно, - заложение Петербурга, на Неве. Тогда как о Петербурге, и после прибытия с Лодейного поля на Неву, нет помина в документах во весь Май и Июнь месяцы, 1703 года. Петр во все это время подписывал, и письма, и указы, 'из лагеря, при Шлотбурге' - как называлось расположение полков на обеих Охтах, при Ниен-Шанце 3.
Первая бумага - 'из Санкт-Петербурга' - до сих пор изысканная, уже с числом 1 Июля 1703 года 4; но 28 Июня еще обычная помета 'из лагеря при Шлотбурге' 5. Заметим, что Петр I в Троицын день закладывая редут при Азове, назвал его 'Троицк'. А 29 Июня 1703 года отправил на островке Иени-Сари 6, по местной обстановке даже роскошное празднование, с обедом, тостами и пальбою из орудий, после молебствия, совершенного Митрополитом Новгородским Иовом, вызванным сюда, для совершения закладки, среди очерченной крепости, - церкви во имя святых апостолов Петра и Павла 7.
Эта закладка храма апостола Петра и есть в то же время основание Петропавловской крепости, - Санкт-Питербурх по-голландски - как любил выражаться Петр I. С 29 Июня 1703 года, следовательно, должны мы считать существование будущей столицы всей России, а не с 16-го мая, - как совершенно без основания, - уверяют нас все книги о Петербурге и медаль, выбитая в 1803 году с числом отправления празднования в память истечения 1-х ста лет, существования Петербурга.
Доказательства, нами приведенные, кажутся нам настолько ясными, что за силою их, мы уже не можем, хотя бы и хотели, допустить всеми повторяемую дату, которую вслед за другими поместил в тексте своей 'Истории ц. Петра I' Н. Г. Устрялов, пропечатав в приложении (т. IV. стр. 514. Прилож. V.), приведенные нами выдержки из Преображенского журнала, опровергающие старинное, неточное показание.
Не понимая терпимости заведомой лжи - ради ее древности и общеизвестности, - мы приурочиваем основание Города Св. Петра на Неве, первым нашим императором, к его тезоименитству, потому что Петербург основан 'в его государево имя', как сказано в редактированных самим же Петром I, первых русских ведомостях 1703 года, издававшихся в Москве и напечатанных славянским шрифтом' 4).
* * *
Я специально привел сию большую цитату в самом начале этого раздела. Петров проложил в современном ему петербурговедении слишком широкую просеку, чтобы ее можно было проигнорировать.
Однако при этом мы вполне непредвзято замечаем, что многое в его строках, написанных более ста лет назад, несовершенно.
Достаточно обратить, скажем, внимание на то, как он представлял себе процесс ведения дневника: 'при Государе, в дежурстве' и т. д. Автор словно бы переносит правила распорядка современной ему дворцовой службы в начальные годы XVIII столетия.
Разумеется, никаких 'дежурств' при Петре I в ту пору не было. Если уж кто и 'дежурил', так, разве, одни денщики.
'Юрналы' же велись время от времени. Иногда с перерывами в месяцы. Много в них было недомолвок, ошибок. Много, значит, - и 'того, чего не было' на самом деле.
Поразительно, конечно, что Петров, продемонстрировав свое умение быть хорошим изыскателем и систематизатором фактов, оставил нам столь же наглядное свидетельство диктуемого полемической увлеченностью непонимания отдельных эпизодов эпохи.
Это, конечно, печально, однако факт есть факт.
Документы обдуманы историком не слишком глубоко. Даже процитированы они не очень точно.
В аргументировке больше непосредственной увлеченности, нежели ученой логики и трезвости...
Психологическая мотивация построений Петрова тоже представляется недостаточно логичной. Судите сами.
Обдумывая содержание материалов, современных закладке Санкт-Петербурга, автор вдруг 'заметил' строчки журнала, который назвал 'Преображенским', - и поразился открывшейся истине. 'Оказывается', Петр I покинул острова Невской дельты 11 мая и отправился к ее истоку. И, главное, нет ни одного ясного указания на то, что к 16 мая он к невскому устью вернулся!
Так, выходит, начал рассуждать автор, царя не было на Заячьем острове, где 16 мая прошла официальная церемония закладки крепости? Так была ли там вообще какая-нибудь церемония? Чего ради было ее проводить, если царь на острове отсутствовал?
Затем, подумав и отвергнув для себя 16 мая как дату заложения Санктпетербургской крепости, Петров исследовал соответствующие исторические сведения - и 'обнаружил' другое число, 29 июня, которое ему вполне 'подошло' по всем, как говорится, параметрам, в том числе - и по духовно-религиозным. Его он и принял как искомое...
В построениях Петрова, повторяю, немало слабых мест - и на протяжении своего рассказа я к ним вернусь.
Однако дело это не столь простое. Петрова так 'запросто' не возьмешь. Одной публицистикой тут не обойтись...
* * *
Ведь вот уже и близкие современники критиковали его.
Известный военный историк Георгий Иванович Тимченко-Рубан так оценил 'крамольный тезис' Петрова в своем - знакомом и исследователям жизни города, и читателям этой книги - сочинении 'Первые годы Петербурга':
'По поводу дня заложения Петропавловской крепости, а вместе с нею и города С.-Петербурга, в последние годы пущена ересь 8 автором истории этого города г. П. Н. Петровым' 5).
Однако Тимченко-Рубан не привел достаточно основательных аргументов, поддержавших бы обвинение Петрова в 'ереси'.
Как сам Петров, поверив данным, извлеченным им из так называемого 'Преображенского журнала', посчитал их 'ясными' и 'сильными', - так и Тимченко-Рубан ограничился, увы, публицистическим выпадом - и только, - посчитав его, видимо, достаточно убедительным.
Между тем 'тезис Петрова' оказался впечатляющим. Весьма многие историки охотно приняли его на вооружение.
Имен всех дореволюционных специалистов, высказавшихся по поводу 'ереси' Петрова, я тут перечислять не стану. Ограничусь пересказом лишь одной полемики начала XX в.
Семнадцатого января 1903 г. в столичной газете 'Новое время' появилась статья Николая Александровича Энгельгардта 'Когда праздновать юбилей Санкт-Петербурга?'
Близилось двухсотлетие столицы - и, перечитывая посвященные ему исторические сочинения, Энгельгардт вдруг осознал, что около двух десятилетий назад Петров 'изничтожил' дату 16 мая как день закладки Санктпетербургской крепости. Цитату из Петрова автор привел в своей статье вполне сочувственно. А вывод его был таков:
'История Петербурга начинается собственно с 30-го апреля 1703 года, когда Петр предложил коменданту Ниэн-Шанца сдать город 'на акорд'...
Итак, нам должно праздновать или первого мая, когда Петр Великий овладел шведским городом и крепостью Ниэном... или двадцать девятого июня, день заложения собора Петра и Павла, крепости Петропавловской, города Санкт-Питер-Бурха, или, как сократил народ, - просто Питера' 6).
Вывод, как видим, сделан вполне в духе Петра Николаевича Петрова.
По крайней мере, именно с этой сочувственной статьи Николая Энгельгардта и началась в 'Новом времени' полемика. Она даже перешагнула день двухсотлетия Петербурга.
Двадцать девятого января в диалог вступил Григорий Александрович Немиров, секретарь санкт-петербургского Биржевого комитета и - вследствие этого - автор изданного в 1888 г. труда под названием 'Опыт истории С.-Петербургской Биржи в связи с историей С.-Петербурга, как торгового порта. Период первый. Петербургская Биржа при Петре Великом'.
Немиров тоже был внимательным исследователем истории города. Но и на него 'тезис Петрова' оказал сильное влияние.
В своей статье 'Дни празднования юбилея С.-Петербурга' Немиров приходил к выводу, что - да, действительно, этот юбилей надо, видимо, отмечать и 1 мая, и 29 июня.
Но при этом, говорил автор, дату 16 мая никоим образом ни миновать, ни забывать нельзя 7).
Однако два месяца спустя Энгельгардт, в ту пору ревностный последователь Петрова, неуступчиво писал в статье 'О дне петербургского юбилея':
''Преображенский походный журнал' не оставляет никакого сомнения в том, что 16-го мая Петра Великого не было на устье Невы, на острове Иени-Сари, где возводилась крепость. Он в этот день находился на Сяси.
Скажите, возможно ли это, чтобы 'закладка' столицы России проходила в отсутствие царя?' 8).
Отмечу тут одну явную натяжку автора. 16 мая 1703 г. никто 'столицу России' не закладывал. Закладывали, действительно, только крепость, вокруг которой еще предстояло вырасти новому городу.
Правда, уже 28 сентября следующего, 1704 г., Петр I назвал в письме к Меншикову Санкт-Петербург 'столицей' 9).
Однако это вовсе не означает, что деревоземляная крепость, окруженная несколькими десятками деревянных же изб, уже исполняла некую 'столичную функцию'.
'Столица' в этом письме царя была, скорее, образом, тропом, нежели реальностью: ощущением, а не явью...
Буквально на следующий день, 30 марта, по позиции Петрова и Энгельгардта нанес удар известный петербургский профессор-историк, академик Сергей Федорович Платонов.
В письме в редакцию, озаглавленном 'День основания Петербурга', он заявил, что на Преображенский 'Юрнал' ссылаться в данном случае нельзя:
'Лицо, ведшее 'юрнал', называет Петра 'капитаном' и говорит о нем под 11 мая и 21 июля.
Известия же прочих чисел мая и июня относятся не к Петру, а к лицу, ведшему 'юрнал'. Не Петр, а автор 'юрнала' был 16-го мая на Сясьском устье.
Уже А[фанасий] Ф[едорович] Бычков во II томе 'Писем и бумаг Петра Великого' заметил, что ошибка П. Н. Петрова состояла именно в смешении автора 'юрнала' с самим Петром' 10).
Платонов имел в виду следующие слова Афанасия Федоровича Бычкова из комментариев ко второму тому 'Писем и бумаг императора Петра Великого', охватывавшему 1702-1703 гг.:
'П. Н. Петров в своей 'Истории Санкт-Петербурга' (СПб., 1885, стр. 37-40), относя записи 'Юрнала' 1703 года под 16-м и 17-м мая, касающиеся лица, ведшего этот юрнал, к Петру Великому, неверно приурочивает время основания Санкт-Петербурга к 29 июня' 11).
Энгельгардту, видимо, слова об 'ошибках' не понравились.
Четыре дня спустя он напоминал в статье 'К вопросу о петербургском юбилее', что 29 июня - это 'Петров день', религиозный праздник. При этом автор замечал, что это - 'Петров день' и в другом смысле. В том, что это - день, 'открытый' в истории Санкт-Петербурга Петром Николаевичем Петровым.
'Нам однако усиленно доказывают, что 'Петров день' праздновался в Троицын' 12),- саркастически заключал Энгельгардт.
Четвертого апреля в газете 'Новое время' вновь выступил Немиров.
В статье 'Был ли Петр Великий при основании Петербурга' он критиковал профессора Платонова за отнесение всех записей 'Юрнала' между 11 мая и 21 июля не на счет Петра I, а только 'на счет Муханова' (замечу, что Ипат Муханов был писарем преображенской бомбардирской роты, и Немиров, не указывая, правда, наименования этой части, именно Муханова посчитал, видимо, автором 'Юрнала').
Попутно автор сделал и достаточно тонкое грамматическое замечание. Имея в виду слово 'мы', часто попадающееся на страницах 'Юрнала', он писал:
'Множественное число (слова 'мы') очевидно не может относиться ни к составителю дневника, ни к Петру, а относится к той войсковой части, которая отправлена была на Лодейную пристань' 13).
И предположив, что это была морская войсковая часть, автор дополнял:
'Разъяснить в подробностях этот вопрос следовало бы кому-нибудь из господ военных или моряков, особенно из принадлежащих к ученым комитетам сих ведомств' 14).
Видный военный ученый той поры - исследователь судеб петровской армии, выпустивший в 1900 г. первую книгу двухтомной 'Истории лейб-гвардии Преображенского полка' с ценнейшими приложениями, - генерал от инфантерии и сенатор Павел Осипович Бобровский откомментировал поставленную Немировым проблему уже на следующий день (ему, естественно, вовсе не нужны были для этого ни особые приглашения, ни особые изыскания: он уже знал ответ на поставленный Немировым вопрос).
В начале статьи 'К вопросу об основании Санкт-Петербурга' Бобровский высказал достаточно жесткий тезис:
'В чем состояла церемония заложения новой крепости, присутствовал ли при заложении ее царь - вопросы, по нашему мнению, не имеющие серьезного исторического значения' 15).
Однако далее, указав что царь Петр был капитаном бомбардирской роты Преображенского полка и ссылаясь на приведенные Петровым данные 'Юрнала' этой роты, автор утверждал не менее решительно:
'Не подлежит сомнению тот факт, что в тот самый день, когда на острове Люст-Элант происходила церемония закладки крепости Санкт-Петербурга, бомбардирская рота со своим капитаном пошла Ладожским озером к Лодейной пристани' 16).
Таким образом, именно генерал Бобровский впервые четко указал в развернувшейся на страницах 'Нового времени' полемике на принадлежность 'Юрнала' к бомбардирской роте гвардейского Преображенского полка.
Однако уже 6 апреля Бобровский мог прочесть в напечатанной 'Новым временем' статье председателя Русского исторического общества Александра Александровича Половцова (названной не менее решительно - 'Петр Великий был при основании Петербурга') совсем противоположное мнение о местонахождении царя 16 мая 1703 г.:
'Покинув роту 14-го мая днем или вечером, царь Петр свободно мог доехать до устья Невы 15-го или утром 16-го и заложить в этот день Петербург согласно точному показанию 'Марсовой книги'' 17).
Далее Половцов напоминал читателям газеты:
''Юрнал' есть журнал передвижения бомбардирской роты, вследствие чего и царь Петр появился в 'Юрнале' не иначе как капитан' 18).
И, наконец, автор настойчиво спрашивал:
'Кем же был веден пресловутый 'Юрнал' 1703 года?
Кто это собирательное слово 'мы', о котором в записях 16-го и 17-го мая говорится 'пошли' и 'пришли' на Лодейную пристань?
Кто эти 'мы'?..' 19).
Работа над ответной статьей заняла у Бобровского полмесяца.
В этом промежутке, 10 апреля, в 'Новом времени' напечатали еще одну статью Николая Энгельгардта - 'Золотой ковчег Петра Великого (К вопросу о дате основания Петербурга)'.
Энгельгардт сделал тут новое 'открытие':
'Если хотите найти самый точный ответ, где был и что делал Петр Великий 16-го мая 1703 года, то должно его искать... в золотом ковчеге, заделанном в фундамент Петропавловской крепости.
В[асилий] П[авлович] Авенариус 9 указал мне, что в 'Русском архиве' 1863 года (издание 2-е) на стр. 103-114 помещена статья под заголовком 'О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга'... Никакого научного значения этот апокрифический рассказ иметь не может. В нем только передается известная легенда о закладке крепости с приправою разных несообразностей о дворце и генерал-губернаторе С.-Петербургском, коих, конечно, 27-го и 28-го быть не могло' 20).
Тут сразу возникает недоумение, почему Николай Энгельгардт называет 'известной' легенду, о которой сам совсем недавно услышал от Василия Авенариуса. Однако относительно 'несообразностей' рукописи 'О зачатии и здании...' (не статьи, опубликованной в 'Русском архиве' Григорием Есиповым, а именно оригинала - рукописи, хранящейся в Российской Национальной библиотеке) мы еще поговорим в этой книге.
Пока же двинемся в полемику 1903 г. далее.
Двадцать второго апреля в 'Новом времени' появляется еще одна статья генерала Павла Бобровского, именуемая 'Где находился Петр Великий в день закладки крепости 'Санкт-Петербург'?' (позднее автор выпустил ее отдельной брошюрой, сохранив заголовок газетной статьи).
Прямо отвечая на последний вопрос, поставленный полмесяца назад в 'Новом времени' Александром Половцовым, Бобровский размышлял:
'По своему положению писарь Муханов мог вести 'Юрнал' бомбардирской роты, но это не более, чем наше предположение.
Во всяком случае 'дневник' воинской части, самой близкой к Петру, с которой он был почти неразлучен в первые года Северной войны, в которой служили друзья его детства, люди большей частью интеллигентные, заслуживает полного доверия, и историки времени Петра не могут пренебрегать записями этого единственного в своем роде первоисточника. Называть его 'пресловутым' несправедливо.
Да, он очень краток, - в нем много пропусков, в нем часто под словом 'капитан' следует понимать и роту, которою он командует: 'капитан пошел сухим путем'; часто также опускается подлежащее, а говорится: 'пошли', 'пришли', 'приехали'.
Весьма понятно, что недомолвки, пропуски, пробелы приходится пополнять другими, столь же достоверными первоисточниками. Таковы, например, 'Письма Петра', указы, наказы, документы, хранящиеся в архивах, донесения, ведомости, списки и т. п. бумаги. Наконец, недомолвки в записях 'Юрнала' относительно 'капитана' восполняются записями непосредственно следующих дней и обратно: запись начинается о 'капитане' в единственном, а вслед за сим, в следующие дни, во множественном, без упоминания о капитане. Иногда сказано: 'капитан отсель поехал', - иногда умалчивается, в то время как Петр оказывается в другом месте.
Таких мест много. Тут-то и необходима проверка по другим источникам' 21).
Любой непредубежденный читатель согласится: характеристика блестящая!
По-своему обосновал Бобровский и ту причину, по которой царь Петр покинул 11 мая устье Невы и 'пошел' к ее истоку:
'Оставляя на попечение инженерного генерала Ламберта 10, командующих войсками генералов князя Репнина и Чамберса заботу о заложении новой крепости, Петр направился на реку Сясь и затем в Лодейное Поле, чтобы личным присутствием наладить дело постройки при содействии бомбардирской роты, имеющей в своем составе людей, знакомых с кораблестроением, оснащением и вооружением' 22).
Излагает Бобровский и еще одну цель поездки:
'Побудить иностранных (голландских) кораблестроителей, при содействии своих бомбардиров, ускорить кораблестроительные работы. Спешность же этих работ вызывалась положением, занятым нашими войсками в устье Невы в первых числах мая 1703 года, и необходимостью иметь собственный военный флот для охранения предназначенной к сооружению новой крепости на острове 'Люст-Элант' от нападения крейсеровавшей на взморье неприятельской эскадры вице-адмирала Нумерса' 23).
Как видим, добывание флота для отпора Нумерсу поставлено было Бобровским в числе первоочередных целей. Роль же Петра I при этом рассматривалась автором статьи прежде всего с точки зрения административно-властной, а потому представлена автором несколько однобоко - и вот почему.
Царь Петр обделяется тут Бобровским другой мудростью - корабела, который превосходно знает, что коли уж флот не готов, то его кратковременным набегом на верфь не создашь.
Любой петровский корабел (а таковых у него в роте было немало), не говоря уж о корабелах-иностранцах (к слову, добрую половину из них составляли не голландцы, но англичане), только улыбнулся бы, услышав, что генерал от инфантерии (то есть пехотный чин) Бобровский столь крупно уповает на весомость и эффективность царского окрика.
С другой стороны, историк переоценивал серьезность возможного нападения шведов на русскую армию с моря.
В отличие от генерала Бобровского, царь Петр не мог не помнить, как в прошлом, 1702 г., вице-адмирал Нумерс бежал со своей эскадрой с Ладожского озера от напавших на него лодок отряда полковника Тыртова. В духе времени Нумерс предпочел уклониться от кровопролитного и маловразумительного по последствиям столкновения с врагом - пусть в военно-морском смысле и менее оснащенным.
Помнил царь и о флотоводческой нерешительности вице-адмирала, которую тот продемонстрировал всего за четыре дня до отъезда Петра с бомбардирами в Шлиссельбург, когда, видя, что его посыльные суда 'Астрильд' и 'Гедан' атакуются русскими лодками, он не сумел ничего предпринять для спасения своих судов и моряков.
Так что вряд ли Гидеон фон Нумерс мог и теперь отважиться на что-либо решительное.
Однако царь Петр все это учитывать мог, а вот генерал Бобровский, судя по всему, - не весьма. Оттого-то царь - в интерпретации историка - и ведет себя не очень разумно или хотя бы логично...
И вот сложилась парадоксальная ситуация.
Казалось бы, точный и профессионально убедительный анализ всех (или хотя бы большей части) недостатков 'Юрнала', данный Бобровским, наметил и для него самого, и для других исследователей реальную программу проверки и любых его 'несообразностей', и вообще всех приводимых им фактов, в том числе - и того утверждения, в силу которого родился сакраментальный 'тезис Петрова'.
Однако вместо такой проверки автор статьи, подобно герою Козьмы Пруткова барону фон Гринвальдусу, неколебимо стоял 'все в той же позиции', характеризуя исследованный им 'Юрнал 1703 г.' как -
'...тот самый источник, по записям которого с 11-го по 17-е мая мы приходим... к заключению... что Петр Великий со своими бомбардирами 16-го мая, в день Пятидесятницы, находился на пути к Лодейной пристани' 24).
Авторитетность мнения Бобровского была очень велика.
На следующий день после выступления генерала Григорий Немиров начал на страницах 'Нового времени' публикацию своего 'Дневника основания Петербурга' 25). Это было многосодержательное исследование (как и 'Дневник наименования Петербурга' 26), тоже начатый историком в 'Новом времени', но не доведенный до конца). Однако Немиров не смог, увы, придти к твердому мнению относительно того, был все-таки Петр I на Невском устье 16 мая или нет.
То есть 'фактов для размышления' он привел множество. Но от окончательного вывода воздержался. Ту же тенденцию сохранил он и в выпущенной через два года книге 'Троицкий собор, что на Петербургской стороне, в 1703-1903 гг.'.
В газетной же полемике Немиров четко определил одну задачу, которая и сегодня представляется вполне существенной:
'Если юрнал действительно журнал Петра Великого и если записи действительно относятся к какому-либо лицу, то таким лицом основательнее всего считать самого Петра, как то считал П. Н. Петров, или же надо доказать, к кому же именно эти записи относятся, или что юрнал не журнал Петра' 27).
Что 'Юрнал' не есть личный журнал Петра I, но дневник бомбардирской роты Преображенского полка, достаточно убедительно продемонстрировал уже Бобровский. А вот чтобы выяснить, 'к кому же именно эти записи относятся', надо проанализировать содержание 'Юрнала 1703 года', памятуя, конечно, об осторожно-аналитичной, но справедливой его оценке генералом Бобровским и избегая при этом его неколебимой убежденности в правоте трактовки, которой он придерживался в окончательных своих выводах.
Это я и постараюсь сделать в последующих главах очерка.
* * *
Покинем, впрочем, сейчас Санкт-Петербург начала прошлого века с его газетными полемистами и обратимся к срединной временной точке между ними и нашими годами, то есть - к стыку полустолетий, к тогдашнему Ленинграду и его ученым-историкам.
Более полувека назад, а точнее - в 1948 г., опубликован был сборник 'Петербург петровского времени'. А в нем - очерк университетского профессора Алексея Владимировича Предтеченского 'Основание Петербурга'. Вот как представлял автор историю опровержения Петровым дня 16 мая как даты заложения крепости на Заячьем острове:
'Эта дата была принята за день основания Петербурга и в течение 182 лет не возбуждала никаких сомнений. В 1885 году появилось известное исследование П. Н. Петрова 'История Санкт-Петербурга', в котором автор заявил, что днем основания крепости следует считать не 16 мая, а 29 июня.
В пользу своего положения Петров выдвинул три довода: 1) 16 мая Петр находился на Сяси, а без него не могло состояться такое важное событие, как закладка Петербурга' 28).
Не будем касаться других соображений Петрова, тем более, что они нам уже известны. Кроме того, согласитесь, - весомость первого так велика, что остальные делает маловажными.
Нас интересует сейчас, как интерпретирует положения Петрова профессор Предтеченский. А он уже через страницу развертывает первый его довод в следующем умозаключении:
'11 мая Петр отправился из Шлотбурга к Шлиссельбургу и 17 мая был в Лодейном Поле, как это явствует из записей 'Журнала бомбардирской роты', опубликованного Н. Г. Устряловым.
Оставался Петр там очень недолго: 20 мая он уже снова был в Шлотбурге. Сведений о том, что делал Петр в Лодейном Поле, в нашем распоряжении нет. Надо полагать, что он ограничился лишь общим осмотром верфи, на которой работы еще не успели развернуться, и отдал некоторые необходимые распоряжения, оставляя более активное участие в руководстве кораблестроительными работами на будущее время, когда исчезнет угроза нападения Крониорта 11 и будет налажена постройка крепости. Этим, вероятно, и объясняется скорое возвращение Петра на Неву.
Таким образом, закладка крепости произошла в отсутствие Петра, что вполне объяснимо, если принять во внимание напряженную обстановку, создавшуюся на Неве и требовавшую принятия быстрых мер' 29).
Что вызывает сомнение в приведенных рассуждениях?
Первое: не имея, по собственному признанию, в своем распоряжении сведений 'о том, что делал Петр в Лодейном Поле', Предтеченский, тем не менее, придумывает царю 'занятия' для него на верфи, не будучи ни специалистом в корабельных делах эпохи Петра, ни хотя бы автором каких-либо исторических работ на эту тему.
Второе: угроза со стороны Кронъйорта была не так уж и велика.
В 1702 г. барона бил воевода Петр Апраксин (гораздо меньшими силами, нежели те, которыми располагал в мае 1703 г. на Неве царь Петр), а спустя два месяца армию шведа сильно потрепал и сам царь.
Нетрудно сделать вывод, что дело у Предтеченского обстояло тут примерно так, как у Бобровского с Нумерсом: у обоих не было по данному вопросу собственных квалифицированных исторических исследований или хотя бы ссылок на серьезные источники, что и привело ученых к сомнительным предположениям.
Третье: не выдерживает критики и психологическая характеристика, которую Предтеченский дает Петру I.
Он делает царя каким-то попрыгунчиком.
То Петр у автора без основательных причин мчится на Олонецкую верфь, пропуская ради маловразумительного 'лодейнопольского похода' закладку новой фортеции.
То, проведя без толку на Свири три дня - то есть опять-таки вне всякой логики, - возвращается на Неву, к Шлотбургу, из этого совершенно безрезультативного 'похода' во имя явно химерической 'угрозы нападения Крониорта'.
Понять логику построений профессора Предтеченского можно: ведь он опирался на труды серьезных предшественников.
И Петр Петров, и Павел Бобровский были в исторической науке величинами весьма заметных масштабов.
Однако - применительно к конкретным положениям их трудов - я постарался дать читателю хотя бы общее представление о некой даже курьезности их недостатков: о 'модернистском' представлении Петрова относительно 'дворцовой жизни' эпохи Петра; о не весьма основательной осведомленности Бобровского в специфике сугубо кораблестроительного процесса той же самой эпохи.
Предтеченский, увы, лишь повторил эти промахи...
* * *
Тут я хотел бы сказать по ходу дела следующее.
Отрывками из некоторых исторических или искусствоведческих работ, которые я привел или буду еще приводить в своем очерке ниже, разумеется, не исчерпывается список тех историков или искусствоведов, что были и по сей день остаются убеждены в правоте 'тезисов Петрова'.
Я обращаюсь к именам наиболее известным, к мнению ученых наиболее авторитетных и многое сделавших в сфере изучения истории раннего Санкт-Петербурга.
И если, говоря о них, я подвергаю сомнению некоторые высказанные ими положения, сам придерживаясь иной точки зрения, то мое согласие или несогласие с ними ничуть не умаляет моего уважения к этим людям.
Я всегда, к примеру, помню, что мой университетский диплом филолога и журналиста подписан был некогда председателем экзаменационной комиссии Алексеем Владимировичем Предтеченским, - и моя благодарность человеку, 'выпустившему меня в люди', вполне совместима с моим почитанием его как крупного питерского филолога и историка. Умение спорить достойно и по сути дела, умение аргументированно отстаивать свои взгляды (а следовательно, искать и находить нужные аргументы) - один из непременных признаков петербургской культуры, которой учили нас такие мастера, как профессор Предтеченский.
Да и другие цитируемые мною авторы, по неизменному моему убеждению - люди не просто известные, но и достойнейшие специалисты.
Вот, скажем, - видный географ и историк Александр Иванович Попов, уже не раз упоминавшийся в других разделах этой книги.
Он пишет в 'Следах времен минувших' (год издания - 1981) о Ниеншанце:
'Петр I, взяв город, приказал разрушить и срыть все укрепления, а затем заложил основу Санкт-Петербурга на Заячьем острове (Янис-саари), начав 29 июня 1703 г. постройку Петропавловской крепости' 30).
Можно было бы, указывая на явные неточности Попова, долго говорить о том, что Петр 'города' не брал (он взял только крепость, ибо город был сожжен - брать было нечего). Что к 29 июня значительная часть крепости была уже построена (об этом речь пойдет дальше). Что крепость именовалась поначалу вовсе не 'Петропавловской', а 'Санктпетербургской', точнее - 'крепость Санкт-Питербурх'.
Но я ограничусь лишь сожалением о том, что Александр Иванович Попов просто повторил тут вывод Петрова, не прибегнув при этом ни к каким собственным доказательствам, хотя, наверняка, мог бы это попытаться сделать - что было бы интересно...
Вот - книга известного питерского историка Владимира Васильевича Мавродина 'Основание Петербурга' (цитирую по изданию 1983 г.). Автор опять-таки покорно вторит Петрову:
'В день закладки крепости - 16 мая - Петра не было на Заячьем острове: 11 мая царь уехал в Лодейное Поле, откуда вернулся в Шлотбург лишь 20 мая. Фактически закладку крепости на Заячьем острове, на месте крохотного 'поселения чухонского', жители которого вымерли, вел не Петр, а его 'друг сердешный' А. Д. Меншиков' 31).
Тут, как видим, к упоминавшимся уже генералом Бобровским деятелям петровского окружения - Жозефу Ламберу, Аниките Репнину и Ивану Чамберсу - 'присоединился', наконец-то, и Александр Данилович Меншиков.
Пассаж Мавродина тоже несвободен от неточностей.
Царь Петр не уезжал 11 мая 'в Лодейное Поле': он уехал в Шлиссельбург.
Нет документов, указывающих на его возвращение в Шлотбург 20 мая: этим числом помечено лишь его письмо.
На Заячьем острове вряд ли в ту пору было какое-то 'поселение чухонское' - после гибели живших там подданных графа Стенбока (не исключено, что шведов, а не 'чухонцев'- эстов) на 'Тойфенсхольме' - 'Чертовом острове' - вряд ли кто захотел бы селиться; впрочем, впереди нам встретится сочинение Феофана Прокоповича, который тоже упоминает о поселении неких 'Чухонцев' - этого свидетельства, отделенного от года основания Петербурга лишь полутора десятилетиями, не стоит отвергать.
Надо прямо сказать, что нет документов, указывающих на то, кто именно вел закладку Санктпетербургской крепости, иначе не было бы и всех долговременных споров об этом.
Тем не менее, приведенная цитата из книги Мавродина пользуется почему-то особой приязнью у популяризаторов ранней жизни Петербурга. Ее приводят повсеместно.
На авторитет университетского профессора часто ссылаются так, будто Владимир Васильевич, как минимум, лично присутствовал при закладке крепости и является официальным хронистом основания Петербурга, хотя Мавродин, напомню, просто повторил зады Петрова, правда, вполне резонно упомянув Меншикова среди тех, кто на самом деле закладывал крепость.
А вот - и новое расширение 'списка закладников'.
Это из статьи Марины Викторовны Иогансен 'К вопросу об авторе генерального плана Петербурга петровского времени' в искусствоведческом сборнике 'От Средневековья к Новому времени', вышедшем в 1984 г. (Иогансен - одна из наиболее плодотворно работающих и многое находящих исследовательниц в области строительства и архитектуры петровского времени):
'Вместо себя он оставил свой чертеж и верных сподвижников (Н. М. Зотова, А. Д. Меншикова, Г. И. Головина, Ю. Ю. Трубецкого, К. А. Нарышкина), которые уже руководили подобными работами в других местах. Поэтому он мог спокойно отлучиться на 10 дней для не менее важного, неотложного и притом совершенно нового дела - налаживания строительства военных кораблей на р. Сязь, в чем он был едва ли не лучшим тогда специалистом в России' 32).
Доводы Иогансен, увы, тоже небезошибочны и требуют комментария.
Для начала замечу, что тезис об 'оставленном чертеже' в нашей исторической литературе не нов и узнаваем. Еще в 1901 г. Георгий Тимченко-Рубан писал в 'Первых годах Петербурга', предвосхищая другого деятеля военной мысли, - Павла Бобровского:
'Заложить крепость на выбранном месте и по готовому чертежу дело не хитрое, справятся и без него' 33).
Суть, однако, не в новизне или неновизне высказываемых тезисов. Суть в том, насколько безошибочны аргументы, его подкрепляющие. А ошибки тут есть, даже фактические.
В 'Г. И. Головине', скажем, Иогансен объединила Федора Алексеевича Головина и Гаврилу Ивановича Головкина, которые оба были 16 мая на Неве. Оба, действительно, руководили более полугода назад - в конце 1702 - постройкой шлиссельбургских бастионов, как и Зотов с Меншиковым и Нарышкиным, однако в строительстве Санктпетербургской крепости Головин участия не принимал, а для Трубецкого руководство над сооружением одного из бастионов крепости на Заячьем было внове.
'Налаживать строительство военных кораблей' на реке Сясь (не 'Сязь', как дважды пишет исследовательница) не было необходимости: оно велось там с 1702 г. (правда, велось не весьма удачно - об этом ниже, - но Петру не по силам было 'налаживать' просушку некондиционного леса).
В России в ту пору работал ряд первоклассных кораблестроителей - Ричард Козенс, Осип Най, Ричард Броун, - ничуть не уступавшие в мастерстве царю Петру, так что исследовательнице имело бы смысл сказать не о мастерах 'в России', а о 'русских мастерах'.
Факт отъезда Петра в Шлиссельбург автор цитаты искусно использует для доказательства того, что царь якобы лично составил первоначальный чертеж Санктпетербургской крепости, который и вручил-де перед отъездом 'закладчикам'. Однако это еще требует серьезных доказательств, и подробнее я буду говорить об этом ниже.
Пока же можно констатировать, что отъезд царя 11 мая из Шлотбурга тяжелым грузом давит на наших исследователей, заставляя их (при всех сомнениях относительно пребывания царя на Неве 16 мая) все время 'изобретать' доказательства причастности Петра I если уж не непосредственно к закладке крепости, так хоть к идее и интеллектуально-инженерному обеспечению этой закладки.
Намерение понятное, но не весьма серьезное...
В этом смысле своеобразным итогом таких 'изобретений' служит высказывание Андрея Владимировича Иконникова в его книге 'Тысяча лет русской архитектуры', вышедшей в 1990 г.:
'Началом Петербурга стала закладка 16 мая 1703 года 'светлейшим князем' А[лександром] Д[аниловичем] Меншиковым и военным инженером А[дамом] Кирхинштейном мощной крепости 'Санкт-Питер-Бурх', за которой потом утвердилось название Петропавловской.
Сам Петр I не присутствовал на закладке, хотя, по-видимому, с самого начала было ясно - начато строительство не только военного форпоста, но и большого города...
Это всегда казалось историкам странным - не только потому, что нарушало ритуальную сторону дела, но и потому, что в окружении Петра не было людей, столь же хорошо, как и он, знавших военно-инженерную науку.
М. В. Иогансен видит объяснение в том, что Петр оставил чертеж, который выполнил сам, лично обследовав Невское устье (приписываемые ему планы земляных укреплений Петропавловской крепости сохранились)' 34).
Тут опять-таки есть многое, что надо бы поправить, начиная с мелких фактов.
Можно заметить, скажем, что в 1703 г. Меншиков не был ни князем Римской империи, ни, тем более, российским 'светлейшим князем'.
Что именем 'Санкт-Питер-Бурх' крепость не называли: ее именовали 'Санкт-Питербурхом'.
Что два плана 'приписываемых' Петру I 'земляных укреплений Петропавловской крепости' адресуются ему достаточно гипотетично, однако Иконников даже не рассматривает этот вопрос.
Зато в итоговой фразе Иконникова ясно просматривается логическая цепочка: от 'довода номер один' Петрова (и хотя, заметьте, имя Петрова в книге 'Тысяча лет русской архитектуры' даже не упоминается, но его 'довод' для Иконникова, видимо, абсолютно априорен) - к 'разъяснениям' Иогансен об 'оставленном чертеже', а после этого - и к итоговому признанию Иконниковым этих 'объяснений' очередной 'истиной в последней инстанции'.
Не без связи с неясностью вопроса о месте пребывания царя с 11 по 20 мая наиболее эрудированные петроведы и петербурговеды весьма деликатно обходят или трактуют его.
Евгений Викторович Анисимов, например, в книге 'Время петровских реформ' 1989 г. издания употребляет достаточно осторожную, безличную формулировку:
'16 мая 1703 года такая крепость была основана на острове Луст-Эланд и названа Санкт-Питербурхом' 35).
Николай Иванович Павленко, создатель капитальной биографии 'Петр Великий' (1990 г.) пишет об этом событии так:
'Царь нисколько не сомневался в том, что шведы... в ближайшие месяцы предпримут отчаянные попытки сбросить русских с берегов Невы. Поэтому сразу же были приняты меры к укреплению устья Невы' 36) .
И вслед за этим автор цитирует 'Гисторию Свейской войны', в которой о личном участии царя в закладке крепости не сказано ни слова.
Искусствовед Светозар Павлович Заварихин, автор изданного в 1996 г. труда 'Явление Санктъ-Питеръ-Бурха', размышляет:
'Неясно также, был ли Петр на закладке крепости, - историки до сих пор спорят об этом (более вероятно, что был, не мог не быть на столь значительном мероприятии)' 37).
Прогресс ощущается, но сомнения все еще велики...
Правда, совсем недавно Евгений Анисимов в предисловии к книге 'Город под морем...' (1996 г.) написал такие слова:
'Если вопрос о том, был ли Петр Великий в день закладки крепости на Заячьем острове или уехал накануне на Ладогу, кажется, все-таки решен А. М. Шарымовым в пользу первой версии, то другие, не менее важные вопросы первоначальной истории Петербурга остаются без ответа' 38).
Однако слова эти написаны уже после того, как мой очерк 'Был ли Петр I основателем Санкт-Петербурга?' опубликовали в 1992 г. в журнале 'Аврора' (собственно, сочинение, которое видит сейчас перед собой читатель, и есть расширенный и исправленный вариант авроровской публикации).
А сейчас, видимо, стоит вспомнить, что, помимо отдаленных от петровской эпохи исследований, существовали ведь и документы именно того времени. Поинтересуемся же...
_______________
1 Хочу уведомить читателя, что в этой цитате я ради точности сохраняю стиль (в том числе - и выделения), орфографию и пунктуацию автора.
2 Это - Шлиссельбург, новгородский Орешек, переименованный шведами в Нотэборг. Россияне называли его 'Нотен-' и 'Нотебургом', а Шлиссельбург - 'Шлютен', 'Шлютель-', 'Слютель-', 'Слюсенбурхом', а также просто 'Шлюшеном'.
3 Ниеншанц, он же, по-русски, Канцы, или Шанцы. На Западе его именовали еще Шанцер Ние, Шанц-тер-Ниен, Сханстерней, Сханстернев. Петр его переименовал в Шлотбург.
4 На письме Тихона Стрешнева, посланном из Москвы 22 июня 1703 г., - помета: 'Принето с почты в Санкт-Питербурхе, июня 30 день, 1703-го' 2).
5 На письме Федора Апраксина, посланном из Воронежа 18 июня, - помета: 'Принето с почты в новозастроенной крепости, июня 28 день 1703-го' 3).
6 Точнее - Яниссари, то есть 'Заячий остров'.
7 Об историчности факта закладки церкви и об отсутствии 29 июня 1703 г. на Заячьем острове митрополита Иова см. публикацию писем Иова и мой комментарий в главе 'Каковы майские реалии рукописи вне событий 16 мая?'.
8 Здесь и далее выделено в цитатах мной. - А.Ш.
9 Василий Павлович Авенариус - питерский литератор, писавший на исторические темы, в том числе и об основании Санкт-Петербурга.
10 Инженер-генерал именовался так в 'Марсовой книге', но на самом деле его фамилия была Ламбер.
11 Барона Абраама Кронъйорта, до 5 апреля 1703 г. командовавшего шведской Ингерманландской армией, стоявшей в мае 1703 г. у Выборга.
| К содержанию |