   |
 
|
|
|
|
 |
Книжное ОбозрениеЕвграф ДекторЦарь Петр и лягушка'Сволочей' культового сетевого прозаика Дмитрия Горчева 'Амфора' выпустила под своим фирменным девизом: 'читать модно'. То есть - не интересно, не полезно, не еще как-то, но - модно. А насквозь легендарный, поистине мифический Макс Фрай так и вообще решил стать Борхесом а-ля рюсс, ибо 'Сволочи' - из его, так сказать, книг. Из личной библиотеки. Ex, с позволения сказать, libris. Первым 'собирателем' талантов был у нас, как известно, Горький, со своим утопическим проектом 'Всемирной литературы' - хотел все-все написанные на свете книги в одинаковых обложках издать. И авторитет у потомков заработать. Вот и Фрай туда же. Только казахстанский самородок Горчев, которого Александр Житинский в Питер поближе к столичной литтусовке привез, из Интернета на белый бумажный издательский свет вытащил, - еще не 'все-все'. Он - 'Лучший Человек в Мире' (на обложке самим Фраем написано). Потому что обещает всем - счастья полной ложкой без дискриминации. Вот читаешь горчевских 'Сволочей' - про мистифицированных насквозь Би-ла Гейца (именно что не Билла Гейтса), Патрушева, Горбачева, Чумака, Олега Романцева и даже Петра Первого (человека и всадника медного одновременно), про безликих милиционеров, кротких маньяков, любвеобильных толстых блонди-нок в бигудях и непременно грязных злых старух, и хватаешься руками за свою несчастную литкритическую голову: зачем же так яростно и безыскусно материться, даже если ты сам такой уж скептик прожженный? И ладно бы веселее от мата этого становилось. Так ведь Горчев вам не Юз Алешковский, и слов этих корявых считай и есть-то у него два. Ну и - минимум элементарной морфологии для острастки. Горчев даже жанр любимый по этой последней букве называет - полная 'хурма'. Но это не потому, что жанр этот новый, а потому, что жанра-то как такового и нет вовсе: так, сплошные синтаксические экзерсисы, претендующие на звание сюжета. А 'хурма' - это, как ни крути, экзотика все-таки... В книге несколько циклов прозы: 'Сволочи', 'Петербург-Москва', 'Мерзость', 'Когда от нас ушли коммунисты', 'Сказки разные', 'О вечном' и 'Крещенский сезон дождей'. Про Питер с Москвой и коммунистов читать забавнее всего: еще одну вариацию на тему городского мифа в свою копилку положишь, да о салате оливье на седьмое ноябре вместе с автором погрустишь. Оказывается, под скалой Медного всадника сидит волшебная лягушка, которая Фальконе с ума свела. А царь Петр был негром. И вообще есть под Питером остров Пушкин, населенный сплошь пушкинистами и окруженный Черной речкой. В ней водится чудовище Бенкендорф - вроде водяного или лешего. Про 'Поселок Переделкино' хоть отдельную рецензию пиши. Потому что прав тут Горчев: остались в Переделкино одни вдовы писателей в роговых очках, какие мог носить только мертвый Лев Кассиль, да бандиты. И мата - всего одно слово на целый рассказ. Слишком идея большая - и без ругани все понятно. Да и не в мате дело, если смотреть достаточно широко открытыми глазами. Дело в том, что Чуковский больше никогда не напишет про своего Мойдодыра впервые. И не откажется от Нобелевской 'огородник' Пастернак. А мы будем знать, что Горчев вышел на 'большую бумагу' и обратно его в Интернет не запихнешь. Потому что все-таки есть литература. А есть - сетература. И наверное, лучше их не смешивать. Литературная Газета ?13 за 2003 годНадежда ГОРЛОВАДОБРЕЙШИЙ МИЗАНТРОПГорчев не случайно назван в рекламном тексте на обложке, подписанном Максом Фраем, 'Лучшим Человеком в Мире'. Несмотря на грозное название книги, не менее суровые заголовки рассказов и беспощадное их содержание с изобилием бранных слов, произведения его очень добры. Автор-рассказчик будто бы мизантроп, и всех на свете сволочами обругал, а то и похуже, и к всеобщему уничтожению человечества призывает, но человеконенавистничество - это как у доктора-циника: дескать, 'помрете-помрете', а сам-то жизнь спасает. И персонажи его, хотя и сволочи, а люди все больше приличные, и по-достоевски-гоголевски (Горчев - писатель питерский) 'маленькие' и 'лишние', и смеется над ними читатель, а над кем смеется? Над собой, вестимо. Вот был неописуемый красавец Петр Федорович. 'Если какая-то женщина видела Петра Федоровича больше пяти минут, она не могла забыть его всю жизнь. Она обязательно бросала мужа, детей, работу, спивалась, и скоро ее видели на помойке с 'Беломором' в зубах. Петр Федорович был человек не злой и очень переживал от таких женских неприятностей'. 'Тогда Петр Федорович придумал вот что: он перестал мыться и расчесывать волосы. Он нашел в мусоросборнике самую вонючую телогрейку и никогда ее не снимал'. Так и все персонажи Горчева: добрейшие, но смешные и несчастные существа, включая злодеев и маньяков. А сам рассказчик от них безумно устал, ничего не приемлет, но видно, что любит. Стилистически, вплоть до орфографии с внутренней логикой расстановки строчных и прописных, все это несколько вторично, и вторично откровенно, по традиции, а не по случайности; и, как когти льва и ослиные уши одновременно, торчат из этой прозы любопытные старухи Хармса, по которым дает несколько предупредительных очередей Секретный Пулеметчик, 'чтобы не высовывались слишком далеко'. Есть здесь мифы: и петербургско-московские, хтонически-бессмысленные, а потому и смешные, и 'старосоветские', ностальгические, насколько может быть ностальгическим сарказм, и правда жизни - как 'наоборотная', ерническая, так и совершеннейшая, хотя и гипертрофированная. С творчеством Горчева (а у него выходили и другие книги, в издательстве 'Геликон Плюс', печатается он и в Интернете) интересно познакомиться хотя бы затем, чтобы увидеть: литературный дух Петербурга жив и как вещал через медиумов от Достоевского до Белого, так и вещает - через медиума Горчева. Радио "Эхо Москвы"Николай Александров28 Мая 2003 Сборник рассказов молодого петербургского писателя Дмитрия Горчева с симпатичным названием "Сволочи" вышел в петербургском издательстве "Амфора". Если оставить в стороне всякого рода ругательные коннотации, которое имеет давшее название книги слово и учесть исконное значение - то есть всякий сброд, разношерстная публика, то, кажется, сборник назван достаточно точно. Герои действительно в рассказах самые разные, так что, помимо обыкновенных женщин, мужчин, граждан и обывателей, встречаются не совсем обычные - вроде пакемонов или мерзости, принимающей разные обличья, или странного - но в то же время возможного и не удивительного - сетевого робота, который, по мнению Горчева, с любопытством внимает всем разговорам по сотовому телефону московского жителя. Короткие рассказы и очерки, по видимости - вполне абсурдные, а на самом деле с явным и абсолютно реальным подтекстом - написаны весело. Изящно - не скажу. Горчев делает ставку не на стилевую изощренность, а на языковую свободу, на прямое - без купюр и умолчаний - сканирование разговорной речи. Результаты такого сканирования - известны и в современных книгах не редкость. Дело все в уместности. Так вот ненормативность у Горчева - выглядит уместной. То есть - не раздражает, по крайней мере. Другое дело - может быть, чуть-чуть утомительна. Как вообще на два-три удачных рассказа в книге приходится с десяток рассказов проходных. Русский ЖурналЕвгений МайзельФильтр базара, мониторинг метлыДмитрий Горчев сегодня нарасхват. Сетевая знаменитость, любимец Живого Журнала, после выхода "Сволочей" он имеет все шансы превратиться в звезду национального масштаба. В том же пресловутом ЖЖ в любви к Горчеву уже признался едва ли не весь читательский электорат: и правые, и левые, и центристы, и красные, и зеленые, и коричневые. Разве что голубые с розовыми помалкивают (в силу предвзятого отношения к пусть даже самому зажигательному базару, от которого, однако, за версту разит дешевым алкоголем и чесноком), но об их чувствах лучше спросить у них самих. Скорей всего, я слишком обобщаю. Эта книга - собрание всего более или менее известного на сегодня горчевского наследия (в разное время опубликованного или неопубликованного на вебе) - позволяет удобно рассмотреть жанры, в которых писатель с таким замечательным успехом обретается. Перед нами "рассказки", скетчи, "прогоны", "телеги", притчи. Тексты расфасованы по семи разделам, пьески каждого раздела образуют серии, настолько они структурно и сюжетно идентичны. Цикл "Сволочи", давший общий заголовок сборнику, - это четыре сказа хармсо-мамлеевской генеалогии с легким (возможно, обманчивым) влиянием митьковской прозы. Циклы "Петербург-Москва" и "Когда от нас ушли Коммунисты" - визионерские онт(олог)ические байки, написанные в моднейшем сетературном жанре мифотворческого "грузилова". Все эти тексты, с позиций трезвого, практического разума, - бессмысленный гон, однако при условии попадания в эксклюзивную авторскую ритмику (и популярность Горчева подсказывает, что условие это выполнимо) читателю гарантировано сногсшибательное удовольствие. Интересно, что момент "удовольствия от текста" (и от письма) отлично рефлектируется и самим писателем, который любит завершать свои головокружительные фантазии, например, так: "Вот тогда и наступит такой Рай и Красота, каких ни один Живой никогда не видел и не увидит". Или так: "И снова надулись на кораблике петра-первого паруса в одну сторону, а флаг - в другую, ухватился царь-петр за игрушечный штурвальчик, ощерил кривые свои зубищи, и стало даже еще пиздатее, чем раньше, если только это вообще может быть". Пишет Горчев в намеренно развязной, разговорной манере, однако трэшем его литературу назвать нельзя, ибо вполне ощутим в ней и этап "флоберизации" - сознательного труда, затраченного на текст, опосредовавшего первоначальные интуиции и облекшего их в наиболее краткие, емкие формулы. Не чурается матерной лексики, употребляемой вполне интеллигентски - в качестве красного словца либо философски. Лихо манипулирует мифологемами: коммунисты у него превращаются в вымерших мамонтов, пушкинисты образуют тоталитарный город-секту, и т.д. Обладает замечательным чувством юмора и, что взаимосвязано, отличным логическим мышлением - последнее напоминает, как уже говорилось, о Хармсе и (не удивляйтесь) о Жванецком. Горчев не относится к сетераторам в медийном смысле этого слова - его тексты не возникают "здесь и сейчас", а пишутся, строго говоря, где попало и как попало, после чего оперативно отправляется в Сеть, в тот же Живой Журнал и прочий Рунет. В стиле, близком Горчеву, сегодня работают очень многие, но Горчев из них - безусловно, в первых рядах, если не самый первый. Алгоритм примерно такой: ходячие Лексемы разговорного языка уморительно возводятся в Понятия, а из Понятий быстро, как шаурма, варганится История, завиральная и избыточная, мелодичная и безнадежная. Своего апофеоза эта практика достигает в цикле "Мерзость", где повествование максимально освобождено от "здравого смысла" и нарциссично наслаждается собственным ритмом и звучанием. В "Крещенском Сезоне Дождей", завершающем книгу, Горчев как будто остается дома, не бежит в магазин за бутылкой, тормозит белую горячку эйфорических видений, садится за письменный стол и пишет вдумчиво и грустно. Впрочем, большинство текстов этого цикла ничем не отличаются от предыдущих. Момент, который трудно не заметить, - индустриальная шаблонность горчевских построений: кроме фабульных "Сволочей", психоделической "Мерзости" и афористического сборника "О Вечном", все пьесы выполнены по прихотливому, но довольно однообразному сценарию. Основная тональность книги, как легко догадаться уже из ее названия, - мизантропическая. Юмор Горчева довольно чорен, хотя ни в коем случае не чернушен. В серии миниатюр "О вечном" эта мизантропия находит универсальное определение: "Люди, каждый по отдельности, довольно разные: некоторые более продолговатые, некоторые менее. Но когда их собирается два или больше, то оказывается, что все они одинаковые". Тексты Горчева, в этом смысле, очень похожи на людей. Основная ставка писателя - на умный ассоциативный юмор. Поэтому вышеупомянутое удовольствие от чтения не откладывается, а переживается мгновенно и окончательно. Юмор стремглав сокращает дистанцию между идеями, юмор убийственно убедителен. При чтении горчевских пьес не покидает ощущение блестяще выполненной задачи и отсутствия какой бы то ни было сверхзадачи. Литература Горчева феноменально эффектна, эффективна и бесперспективна. В ней нет ничего, кроме того, что обнаруживаешь (или не обнаруживаешь) в ней немедленно. Отсюда может возникнуть представление об элементарности технических приемов этого письма и о легкости его пародирования. Оно ошибочно - тексты Горчева, извините за выражение, талантливы, а это значит - соматичны; их строят не только хитрые авторские приемы, но и определенный личный вкус, неуловимые тело и тень автора, архитектурно значимые для каждой конкретной конструкции. Мизантропия Горчева часто облекается в бытовое раздражение, сопровождаемое требованиями типа "не мешать", "не пиздеть", а также "фильтровать базар и следить за метлой". В своем собственном творчестве писатель, к удовольствию его многочисленных поклонников (и, безусловно, к собственному удовольствию), не следует этому полезному правилу. Еще, пожалуй, можно добавить, что несмотря на алкоголь в качестве явного непосредственного допинга, горчевская проза близка также и растаманской, а местами и психоделической, кислотной бла-бла-бла-культуре. Будет очень интересно проследить за дальнейшей эволюцией Горчева после выхода этой весьма важной книжки - и для писателя, и для читателя, и для русской словесности в целом. 'Новый Мир' 2003, ?5Дмитрий БыковМакс Фрай, на мой вкус, плох, но выбор его хорош. Когда-то алма-атинский, а с некоторых пор петербургский прозаик и художник Дмитрий Горчев, один из самых популярных авторов Русского литературного Интернета, обладает чрезвычайно заразительной литературной манерой. Так и хочется подражать его Чернушным Рассказам, в которых имена собственные почти сплошь пишутся с маленькой буквы, а Высокие и Святые Понятия - с большой; выбор понятий не случаен - Изверги, Дохлая Кошка, Коммунисты, Бандиты, Писатели. Горчев - Настоящий Писатель, и не только потому, что его весело и интересно читать (а рассказы у него короткие, без напряга для читателя), но и потому, что он все проговаривает вслух. В том числе и то, о чем многие боятся даже подумать. Поэтому молодежь так любит цитировать горчевские афоризмы. Например: 'Проблема в том, что где-то на четырнадцатом расставании навеки вам самому будет крайне сложно поверить в серьезность происходящего'. Или: 'Если Предмет Любви по легкомыслию пустит влюбленного хотя бы на пять сантиметров внутрь, он тут же там располагается, как маршал Рокоссовский в немецком городе, вводит комендантский час и расстрел на месте, берет под контроль внутреннюю секрецию и месячный цикл. Зато когда влюбленного оттуда прогоняют, он немедленно режет вены и выпрыгивает в окошко. Звонит через два часа в жопу пьяный и посылает на. Через две минуты опять звонит, просит прощения и плачет'. Можно, конечно, при желании увидеть в прозе Горчева один только Цинизм и Мат. Но это - при очень большом желании, посещающем обычно неудовлетворенных и несостоявшихся людей. Люди удовлетворенные и состоявшиеся, то есть способные читать хорошую прозу без зависти, увидят в этих рассказах прежде всего буйство фантазии и праздник изобретательности. Горчев придумал Галлюциногенный Гриб над Москвой - излучения и испарения этого гриба заставляют Москвичей думать, что они живут в элитных хоромах, а на самом деле они спят в канавке или под березкой, подложив под голову торбу. Еще Горчев придумал призраки Советских Писателей, которые до сих пор живут в переделкинском пруду, и Телефонного Робота, который слушает все наши разговоры, потому что больше это никому не интересно. Горчев - добрый сказочник и веселый шутник эпохи раннего Апокалипсиса, которую в своей манере описывает так: 'Не прошло и трех тысяч лет, а все уже разваливается, рассыпается и трескается. Картонные самолетики протыкают бумажные зданьица. Кто-то что-то нажал, отвернул, не завернул, закурил, заснул, и вот опять вокруг бегает бессонный Чрезвычайный Министр Шойгу - штопает окружающее пространство'. Кто читает Горчева - освобождается. Плачет и смеется. Умиляется. Весь набор реакций, которых современному человеку уже не даст никакая традиционная литература - а вот такая еще прошибает.
|
|||
| |
|
|
| Почта |
