В Отделе рукописей петербургской Российской национальной библиотеки (РО РНБ) хранится сочинение, дающее твердый ответ на венчающий эту главу вопрос.
В силу этого, мне думается, оно заслуживает особого рассказа-исследования о его авторстве, времени создания, составе и судьбе, а также внимательного (и, разумеется, посильного) комментария. Тем более, что никто - кроме, разве что, Григория Немирова и профессора Алексея Предтеченского, посвятивших сему сочинению по несколько абзацев в своих трудах, да еще автора этих строк - толком этим не занимался...
* * *
Итак, сочинение это числится под номером 359 в так называемом 'Эрмитажном собрании' РО РНБ и занимает одиннадцать страниц рукописного тектса в фолианте с коричневым кожаным переплетом.
На титуле фолианта - следующая запись:
'Сия книга из кабинета Его Императорского Величества черныя бумаги относятся дооснования Санкт-Петербурга и Есть черные бумаги, которые поправляемы были Самим Государем Императором Петром Великим 1' 140).
Рукопись озаглавлена следующим образом (передаю этот заголовок в оригинальном написании):
'О ЗАЧАТИИ ИЗДАНИИ
ЦАРСТВУЮЩАГО ГРАДА
САНКТПЕТЕРБУРГА.
ВЪ ЛЕТО
ОТЪ ПЕРВАГО ДНИ АДАМА - 7211.
ПОРОЖДЕСТВЕ ИИСУСЪ ХРИСТОВЕ 1703.' 141).
Для краткости я буду называть ее 'О зачатии и здании...' (это означает: 'Об основании и строении')...
Помимо этого сочинения, в фолианте находится еще рукопись без названия, начинающаяся словами: 'Град сей, именуемый САНКТПЕТЕРБУРГ...' 142) По ним сразу опознаешь список 'Слова в похвалу Санкт-Петербурга и его основателя государя императора Петра Великого, говоренного перед лицом сего монарха... при поднесении его величеству первовырезанного на меди плана и фасада Петербурга'. Это - первый и, в общем, единственный в петровскую эру панегирик в честь молодой столицы.
Автор 'Слова' - морской священник Гавриил Бужинский - произнес его в 1717 г. по возвращении Петра I из-за границы и вручении ему 'Панорамы Петербурга' Алексея Зубова...
Далее в фолиант подшит поздний список рукописи 'О зачатии и рождении великого государя императора Петра Первого, самодержца всероссийского' 143), принадлежащей перу 'новгородского баснословца' (по саркастическому определению Татищева) Петра Крекшина. Сочинение это упомянуто и в рукописи 'О зачатии и здании...', к которой мы теперь и обратимся...
* * *
Впервые рукопись 'О зачатии и здании...' опубликовал в журнале 'Русский архив' за 1863 г. известный русский историк прошлого века Григорий Васильевич Есипов 144).
Более точно воспроизвел ее в упоминавшейся уже мною книге 'Петербург Петра I в иностранных описаниях', изданной в 1991 г. 2, Юрий Николаевич Беспятых 145).
Теперь имеет смысл сказать о характере самой рукописи, возможном времени ее сочинения и проблеме ее авторства.
Прежде всего стоит, наверное, отметить, что рукопись несет на себе следы работы нескольких людей.
Следы эти зафиксированы в различимых почерках.
Первый - полууставная скоропись, выполненная густыми темными чернилами: это почти неотличимый от других подобных почерк профессионала-переписчика.
Второй по времени работы над рукописью почерк - угловатая и трудночитаемая скоропись редактора, также выполненная черными чернилами. Замечания редактора касаются иногда стиля, иногда фактов, но, главным образом, точности религиозных сносок и ссылок.
Третий почерк - это, судя по всему, почерк самого автора рукописного текста: он представляет собою скоропись, выполненную выцветшими, рыжеватыми чернилами. Пометы автора рассыпаны по всей рукописи и исправляют недочеты переписчика. Замечу, что автор неукоснительно реализует и редакторские замечания (те, что выполнены вторым почерком).
Четвертого рода пометы (их всего две) - это сноски-справки на полях, уточняющие ссылки на религиозные источники.
Есть, наконец, и пятого рода пометы - более, видимо, современные. Они сделаны карандашом, и ими намечен ряд 'выбросов' из текста (видимо, для последующего воспроизведения текста рукописи в угодном для этого ее читателя виде).
Все эти пометы отразили процесс сугубо текстологический.
Ясно, что над рукописью работали.
Ее готовили к печати, к изданию.
Однако эта работа не была доведена до конца (и у меня есть предположение, почему так получилось, но об этом скажу ниже)...
Есть и еще одно заслуживающее внимания обстоятельство.
Еще Григорий Немиров заметил, что рукопись эта - разностильна и, возможно, разновременна.
И действительно, у нас нет сомнения, что писал эту рукопись, несомненно, один человек. Однако при этом в повествовании ясно различимы как бы два голоса, два несхожих друг с другом стиля изложения. Чтобы читателю сразу стало понятно, о чем я говорю, определю эти голоса так.
Первый принадлежит начальному 'рассказчику'.
Второй - последующему обработчику начального рассказа, то есть 'автору рукописи'...
Начальный 'рассказчик' более прост в слове. Он только излагает факты - достаточно бесхитростно, но не без пиетета к государю и его окружению. Петра I он именует 'царским величеством', а Меншикова - 'светлейшим князем' и 'генералом'.
К месту будет вспомнить: российским князем Меншиков стал в 1707 г., а Петр императором - в 1721. Так что по отношению к Александру Данилычу титулование 'рассказчика' является для 1703 г. анахронизмом...
Когда мог быть записан этот рассказ?
Есть ли какие-либо следы, по которым можно хотя бы примерно установить эту дату?
Попробуем подумать над этим.
Разумеется, это не было сделано около 1703 г.: в рукописи назван ряд дат, указывающих на более позднее время записи. Скажем, - время переноса из Санктпетербургской крепости и переосвящения первоначальной деревянной Петропавловской церкви. Юрий Беспятых пишет по этому поводу:
'Деревянная церковь, оказавшаяся внутри каменного собора, была разобрана только в 1719 г. и в том же или в начале следующего года перенесена на Петербургскую сторону в солдатскую слободу; 31 января 1720 г. она была освящена во имя апостола Матфея и простояла до 1806 г.' 146).
Начальный 'рассказчик' говорит о Матфиевской церкви как об уже стоящей 'при салдацких слободах' (на углу нынешней Большой Пушкарской и Матвеевского переулка). Значит, его рассказ записан был после 1720 г.
Стоит тут вспомнить, что именно в начале 1720-х гг. у Петра I возникает замысел создания истории Санкт-Петербурга, чем, вполне вероятно, объясняется, между прочим, и попытка фиксации этого рассказа о начальной поре существования города.
Кем был этот рассказчик?
У меня есть одно предположение, но я выскажу его позже, когда дойдет дело до конкретного комментария к нужному эпизоду рукописи...
Теперь - о том, кого я называю 'автором рукописи'.
Он титулует Петра I 'его императорским величеством' и 'Великим' и уснащает безыскусный текст 'рассказчика' пышнословными 'орнаменталистскими' историко-религиозными вставками в возвышенном стиле барокко. Кроме того, он обращается за сравнениями и аналогиями ко временам апостола Андрея Первозванного, императора Константина, папы Сильвестра и патриарха Филофея.
Завершает 'автор' свой рассказ днем погребения Петра I - 10 марта 1725 г. - в Петропавловском соборе.
Правда, этот завершающий абзац рукописи тоже вполне можно отнести и к 'рассказчику' - и тогда время его повествования следует отнести уже ко времени после 1725 г.
Так или иначе, позднейшие эпизоды рукописи, относящиеся к петровской поре, повествуют о времени после марта 1725 г., то есть ко времени, что настало лет на пять позже того, как уже, в принципе, мог быть зафиксирован первоначальный рассказ.
Именно на этом позднем этапе, думается, и вошел в текст анахроничный мотив 'царствующего града', в каковом статусе, по рукописи, крепость и город находились с самого начала. Слова о 'зачатии' и 'царствующем граде' в 1703 г. еще не использовали. Позже они стали уже в ходу у многих и светских, и религиозных деятелей эпохи.
Однако никого из них, этих деятелей, я, увы, не могу сегодня с достаточной мерой достоверности назвать автором рукописи (ни на начальном - авторском, ни на завершающем - редакторском - этапах работы над нею).
То, скажем, что единственным среди деятелей той поры носителем реальной исторической фамилии назван в рукописи бывший молдавский господарь Дмитрий Кантемир, хоть и дает какой ни на есть след, однако ничего, к сожалению, не решает: Кантемир умер еще в 1723 г., а рукопись упоминает события и 1725 г.
Возможное же участие в работе над нею сына Дмитрия - поэта и будущего дипломата Антиоха Кантемира, - правда, волнует самой возможностью такого предположения, однако покуда недоказуемо, хотя к 1726 г. восемнадцатилетний юноша и составил уже книгу 'Симфония на Псалтырь' (указатель к текстам библейских псалмов), то есть в вопросах религии был уже искушен...
Чтобы установить возможного автора и редактора рукописи путем сопоставления стиля занимавшихся тогда сочинительством людей, потребовалась бы большая дополнительная - текстологическая и почерковедческая - работа.
Но я такой задачи перед собой не ставил.
В отношении же времени создания рукописи хочу заметить, что она пестрит похвальными словами в адрес Александра Даниловича Меншикова.
Это наводит на мысль, что текст ее создан в период до падения Меншикова в 1727 г. и до его ссылки в Березов в 1728. После 1727 г. такие похвалы, думаю, быть в ходу какое-то время не могли.
И выходит, остающаяся, увы, анонимной рукопись 'О зачатии и здании...' основана была на тексте, созданном не ранее января 1720 г. (а может быть, даже после марта 1725), а дополнена не позднее сентября 1727 г.
И вот эта ее явно 'променшиковская' направленность стала, видимо, причиной ее 'упокоения' в 'Кабинете Петра I', часть которого хранилась позже в императорском Эрмитаже, откуда ее полтараста лет спустя извлек для публикации Григорий Есипов, после чего она и оказалась в Отделе рукописей РНБ...
* * *
За сто с лишним лет рукопись 'О зачатии и здании...' неоднократно цитировали. Причем, всякий раз - с большей или меньшей (чаще - меньшей, а порою - и вообще никакой) мерой доверия к сообщаемым ею фактам.
Ни Есипов, ни Беспятых, к примеру, ее вообще никак не комментируют (впрочем, Беспятых поступает так по отношению ко всем приложениям к своей книге).
Афанасий Федорович Бычков называет рукопись 'чрезвычайно любопытной по многим подробностям статьей' 147).
Питерский историк начала века Петр Николаевич Столпянский давал ей в книге 'Старый Петербург' иную оценку:
'Здесь мы встречаемся с легендами.
Бороться с легендами - дело безнадежное, легенда в массе сильнее самых строгих логических доказательств, и опровержение обыкновенно усиливает власть легенд' 148).
Самую развернутую характеристику рукописи дал Алексей Владимирович Предтеченский в упоминавшейся выше статье 'Основание Петербурга' из коллективного труда 'Петербург петровского времени'.
Не откажу себе в удовольствии привести из нее достаточно пространный отрывок:
'В анонимной рукописи 'О зачатии и здании царствующего града С.-Петербурга', написанной, видимо, вскоре после смерти Петра, излагается легендарная история возникновения нового города.
Автор, может быть, и сам понимая, что он рассказывает не более чем легенду, всячески стремится подчеркнуть политическое значение основания новой столицы. Это значение для автора совершенно ясно, и если бы он поставил перед собой задачу изложить точные исторические события, а не привести создавшуюся вокруг основания Петербурга легенду, то, вероятно, русская литература о Петербурге обогатилась бы памятником первоклассного значения...
Можно не сомневаться в том, что автор этого любопытного рассказа, обнаруживший, кстати сказать, несомненное литературное дарование, записал слышанную им легенду, придав ей только форму художественного произведения.
Вряд ли можно говорить об этом рассказе как о продукте индивидуального творчества. Легенда об основании Петербурга создавалась, вероятно, уже в петровское время и к концу третьего десятилетия XVIII в. приняла столь законченную форму, что могла быть положена на бумагу.
В сознании немалого количества людей, переживших царствование Петра, будничная действительность столь тесно переплелась с фантастикой, что они переставали отличать одно от другого. Их воображение было поражено отблеском успехов, достигнутых Россией к концу царствования Петра.
Ништадтский мир, рождение Балтийского флота, громадное развитие коммерческих сношений России с Западной Европой, императорский титул царя, успехи просвещения - все это были столь значительные явления, что даже совсем недавнее прошлое стало восприниматься в их свете.
Неудивительно поэтому, что такой сам по себе незначительный факт, как основание крепости, не имевшей вначале никаких иных функций, кроме военных, был расценен людьми петровского времени как событие, вызванное к жизни провиденциальной силой царя и его почти божественной мудростью.
Упоминание о Константине, об Андрее Первозванном, привлечение на сцену в качестве одного из действующих лиц орла, каменная плита с надписью о 'царствующем граде' - все эти подробности подчеркивали громадное политическое значение возникновения новой столицы, значение, которое не только современникам Петра, но даже самому Петру далеко не было ясно в 1703 году, но которое в полной мере определилось в последующее время.
Приведенный рассказ позволяет утверждать, что для современников Петра была совершенно бесспорна великость рождения новой столицы на берегах Невы. Смещение в таких случаях событий и явлений во времени становятся почти неизбежным' 149).
Читатель может заметить, что все, сказанное Предтеченским, относится в первую очередь к позднейшему, но не к начальному этапу работы над рукописью.
Начальный же - если исключить из преподносимой в нем истории редакторские религиозно-барочные преувеличения - окажется просто интересным рассказом.
Учтя это, и приступим теперь к самому тексту рукописи.
И пусть читатель сам судит, насколько легендарное переплетается в нем с реальным. Я помогу в этом лишь по мере сил краткими комментариями по ходу цитируемого материала.
* * *
Публикуемый здесь текст рукописи отличается от оригинала только тем, что я отделяю в нем предлоги и союзы от соседствующих слов: в рукописи они часто пишутся слитно (скажем, в заголовке вместо 'и здании' написано: 'издании').
А еще я добавляю (для удобства восприятия) двоеточия к прямой речи.
В квадратных скобках - [10] или '[основал]' - я даю нумерацию рукописных страниц и слова, вписанные в текст почерками его 'редактора' и - по замечаниям первого - 'автора', оговаривая при этом цвет чернил.
Фигурными скобками обозначены фразы, отредактированные в ходе совместной работы 'редактором' и 'автором'.
В обычных скобках - '(...оной орел...)' - даются пометы, которые некий 'современный читатель' сделал карандашом, а также намеченные им слова 'для выброса'.
В прямых косых скобках - '/1/' или '/:4:/' - идут сноски, имеющиеся в самой рукописи.
Комментарии к приводимым пометам и свои пояснения к тексту я даю под соответствующими абзацами, отделяя их ромбовидными отбивками.
Итак, вот этот текст. Он начинается с событий 14 мая...
* * *
'[3] МАЙ
14. Царское величество изволил осматривать на взморье устьев Невы реки и островов и усмотрел удобной остров к строению города /1/...'
К этим словам имеется сноска:
'/1/ Оной остров тогда был пуст и обросши был лесом а именовался Люистранд то есть веселый остров' 150).
<>
Первую фразу рукописи можно понять так, будто Петр впервые 'усмотрел' остров 'Люистранд' (то есть, конечно, 'Люстэйланд' - 'Люст Елант' из 'Поденной записки') как 'удобный к строению города' именно 14 мая. Однако это не так.
Уже к 11 мая уехавший с Петром в Шлиссельбург гравер Пикарт знал о замысле построения крепости на Люстэйланде. Так что первую фразу надо понимать как возвещающую о событии, которое совершилось за пределами описываемых дней.
Люстэйланд мог быть замечен Петром и 28 апреля, когда он ездил с гвардейцами на взморье, и с 3 по 6 мая, когда он совершал рекогносцировочную поездку по островам дельты. А 9 мая - день проведения воинского совета - и решил, с одной стороны, судьбу Ниеншанца, а с другой - Люстэйланда.
Так что 14 мая царь явился на остров, уже ему знакомый.
<>
'Когда вошел на середину того острова, почувствовал шум в воздухе, усмотрел орла парящего и шум от парения крыл его был слышен...' 151).
<>
Как тут не вспомнить фразу из 'Деяний апостолов', цитированную выше:
'И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились'!
Автор рукописи словно бы уподобляет полет орла сшествию Святого Духа на учеников Христа. В этом смысле можно было бы предположить, что орел появился в рукописи от ее 'орнаменталиста', если бы не вполне реалистическое объяснение 'рассказчика' об этой птице, которое приводится ниже.
Но тут к месту привести сразу еще одно мнение историка Петра Столпянского, самого, пожалуй, остроязычного противника рукописи 'О зачатии и здании...'
В книге 'Старый Петербург. Петропавловская крепость' он язвительно пишет:
'При виде орла, парящего над полководцем, невольно вспоминаются слова Наполеона, что всякий умный полководец должен возить с собой в клетках двух-трех ручных орлов, которые и должны быть выпускаемы в надлежащие моменты' 152).
Ничего не скажешь, ссылка на Наполеона, конечно, остроумна и забавна. Однако я далек от мысли, будто Петр обладал в этом смысле умом столь же ироническим и циничным, что и Наполеон, хотя замечу, что 'люстэйландовский орел' оказался-таки ручным.
Однако не станем забегать вперед. И с орлом, и со Столпянским мы вскоре еще встретимся.
Пока же вернемся к Петру, продолжающему 'шествовать' 14 мая по Люстэйланду...
<>
'Взяв у солдата багинет [штык] и вырезав два дерна положил дерн на дерн крестообразно и зделав крест из дерева, и водружая в реченные дерны изволил говорить: во имя [3(об.)] Иисус Христово, на сем месте будет церковь во имя верховных апостолов Петра и Павла /2/...' 153)
Тут - внизу страницы 3 (об.) - сноска:
'/2/ Ныне на оном месте каменная соборная церков верховных апостолов Петра и Павла'.
<>
Автор говорит в этой сноске уже не о первоначальной деревянной церкви, но о нынешнем (правда, с еще старым шпилем) Петропавловском соборе, с высоты колокольни которого царь Петр с приближенными осматривал Петербург 20 августа 1721 г., и, хотя сооружение его длилось еще тринадцать лет, он мог уже считаться вчерне отстроенным...
<>
'По довольном осмотрении онаго острова изволил переитить по плотам стоящим в протоке которои [ныне] меж городом и кронверхом имеет течение /:3:/...'
Слово 'ныне' вписано рыжими чернилами. И вновь - сноска:
'/:3:/ Во оном протоке стояли в плотах леса заготовленные во отпуск в Стокголм' 154).
<>
Отметив для памяти, что земляной Кронверк был сооружен в течение 1706-1707 гг. 155), обратим внимание на упомянутые автором плоты, стоявшие в будущей Кронверкской протоке.
Они, похоже, были вполне реальны.
В августе Меншиков сообщил Петру о разговоре с голландским шкипером, просившим продать ему строевой лес. Его запасы были у лесной биржи на реке Сестре в местечке Систербек.
Меншиков, однако, писал:
'Я ему сказал, что когда он того захочет, то б въехал бы своими кораблями в устье' 156).
Не этот ли лес, заготовленный шведами именно в устье Невы, в нынешнем Кронверкском проливе, имел в виду Данилыч (хотя и не исключено, что, говоря 'войти в устье', он подразумевал устье Сестры, а не Невы)?..
<>
'По прешествии протока и сшествии на остров /:4:/ изволил шествовать по берегу вверх Невы реки и взяв топор ссек куст ракитовой /:5:/ и мало отошед ссек второй куст /:6:/ и сев в шлюбку изволил шествовать вверх Невою рекою к Канецкой крепости...'
Сноски к этой фразе:
'/:4:/ Которой ныне именуется Санктпетербурской.
/:5:/ На оном месте ныне церков Живоначалныя Троицы.
/:6:/ Ныне на оном месте первой дворец' 157).
<>
'Санктпетербурской' остров стал именоваться так примерно с 1717 г. Теперь это - Петроградский остров.
'Церков Живоначалныя Троицы' - это заложенная в 1703, но построенная только в 1710 г. Троицкая церковь, стоявшая раньше на восточной окраине Троицкой площади.
'Первой дворец' - это Домик Петра I на нынешней Петровской набережной, о котором речь пойдет ниже.
И наконец - о 'Канецкой крепости'.
Это - бывшая Ниеншанцкая, а в ту пору уже - Шлотбургская фортеция, внутри которой погребли павших при ее майской осаде воинов. Одного из них - инженера Смоленского - мы знаем и по фамилии (не исключаю, что там же, вероятно, упокоилось и тело Алексея Петелина).
На месте братской могилы стоял раньше - еще и в начале ХХ в. - памятник, теперь с территории Петрозавода исчезнувший, хотя, как я слышал от администрации верфи, какие-то элементы его в кладовых завода вроде еще хранятся.
<>
'15. Изволил послать неколико рот салдат, повелел берега онаго острова очистить и леса вырубя скласть в кучи; при оной высечке усмотрено гнездо орлово, того острова на дереве' 158).
<>
Итак, рукопись перенесла нас из 14 в 15 мая.
Коль скоро 15 мая царь отдал приказ о расчистке острова, то, надо полагать, что либо вечером предыдущего дня, либо с утра следующего Петр I утвердил проект застройки будущей Санктпетербургской крепости.
Ведь если 16 мая она была заложена, то ведь сделано это было, несомненно, по некоему выработанному плану, который следовало рассмотреть и утвердить. А у Петра просто не было для этого другого времени, кроме вечера 14 или, в крайнем случае, - утра 15 мая.
В этот день в Шлотбурге было получено посланное 7 мая из Москвы царю Петру письмо 'военного министра' Тихона Никитича Стрешнева:
'Милостивый государь.
От милости твоей писано апреля 27 день, а мне отдано в десятый день, майя в 6-м числе, в котором изволил писать о присылке салдат. И до сего, государь, писма отпущено два полка в дополнение полков; велено им итить с поспешением; а третеи полк отпущен вскоре...
Выслал три полка драгунских. Истинно, государь, делаю неоплошно. Тихон Стрешнев, нижайший раб твой, челом бью.
С Масквы, майя в 7 день' 159).
На конверте этого письма - помета:
'Господину господину капитану поднести'.
Тем самым особо подчеркивалось, что письмо, содержавшее вполне секретные сведения о наборе и передвижении новых воинских контингентов, надлежало вручить лично в руки 'господина господина капитана' - царя Петра.
Имеется и соответствующая помета о вручении:
'Принета с почты в Шлотбурхе, майя 15 1703' 160).
Слово 'принято' в данном случае означало не просто факт прихода письма в царскую канцелярию, но именно факт 'принятия' его царем 'с почты', то есть из рук в руки от вестового, который доставку этой почты осуществлял.
Таким образом, письмо Стрешнева, 'принятое' в Шлотбурге 15 мая, - это документ, веско аргументирующий уверенность в пребывании в этот день царя, лично принявшего послание своего 'министра', на Неве, а не на Сяси или где-либо в ином месте...
Тем же 15 мая помечено посланное из Шлотбурга в Москву сообщение для 'Ведомостей', помещенное в номере от 24 мая (обратите, кстати, внимание, как сокращается время прохождения почты между Невою и Москвой по мере подсыхания дорог: письмо Петра к Стрешневу шло десять дней, ответ 'министра' и 'информация' для 'Ведомостей' - учитывая, что ее надо было набрать и поставить в номер, - уже девять):
'Пишут из завоеванныя крепости Канцов, ныне переименованныя Шлотбург, Майя в 15 день.
Господин капитан бомбардирский по приказу фелт маршала ходил на устье морское с немногими людми в тритцети лотках, и нашел там девять кораблей неприятелских с людми и всяким запасом, и по нарочитом бою, за Божиею помощию взяли у неприятеля два фрегата со всем запасом, и людей кои в них были, побили, а осталных взяли в плен' 161).
Трудно, конечно, удержаться от искушения назвать автором этого известия самого царя. Слишком уж 'по-петровски' звучат и стиль изложения, и, особенно, ссылка на приказ генерал-фельдмаршала, лишь в силу которого якобы 'капитан бомбардирский' и пошел 'на устье морское'.
На самом деле Петр, конечно, отправился на взморье по собственному разумению. Но ссылки на приказы то 'князь-кесаря', то 'князь-папы', то Шереметева, то Головина были для Петра традиционны.
Не исключено, разумеется, и то, что проект послания составлен был канцлером Головиным. Он ждал приезда царя, чтобы (употреблю современное выражение) согласовать с ним текст, в котором Петр упоминался собственной персоной.
Тот явился на Неву 14 мая, возможно, выправил сообщение, - и оно тут же отправлено было в Москву...
Что до рукописи 'О зачатии и здании...', то в ней, как видим, вновь появилась тема столь нелюбимого историком Столпянским орла (вернее, его гнезда).
Однако главная роль сей благородной птицы - в событиях следующего дня, 16 мая 1703 г., о которых в рукописи сообщается немало интересного...
<>
'16, то есть в день пятидесятницы [4] по божественной литоргии с ликом святительским и генералитетом и статскими чины от Канец изволил шествовать на судах рекою Невою, и по прибытии на остров Люистранд и по освящении воды и по прочтении молитвы на основание града, (и по окроплении святою водою) 3 взяв заступ, первые [сам] 4 начал копать ров: (тогда орел с великим шумом парения крыл от высоты спустился и парил над оным островом) 5.
Царское величество отошед мало вырезал три дерна и изволил принесть ко означенному месту; в то время зачатого рва выкопано было земли около двух аршин глубины. И в нем был поставлен четвероугольный ящик высеченной из камня, и по окроплении того ящика святою водою изволил поставить в тот ящик ковчег золотой, в нем мощи Святого апостола Андрея [4 (об.)] Первозванного, и покрыть каменною крышкою на которой вырезано было: 'По воплощении Иисус Христове. 1703. маия. 16. основан царствующий град Санктпетербург великим Государем царем и великим князем ПЕТРОМ Алексеевичем самодержцем всероссийским' и изволил на накрышку онаго ящика полагать реченные три дерна с глаголом: во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь, [основал] 6 царствующий град Санктпетербург' 162).
<>
Изложив (правда, не совсем точно) содержание этого отрывка рукописи, знакомый уже нам историк Петр Николаевич Столпянский писал в книге 'Петербург. Как возник, основался и рос Санкт-Питербурх':
'16 мая 1703 года Петра Великого даже не было на месте нынешнего Петербурга, он был на Ладожском озере: из Сясьского устья он поехал дальше осматривать строящийся флот.
Таким образом, Петр не накладывал крестообразно дерн, не копал рва, не опускал в него ковчег с мощами св. Андрея Первозванного, над Петром не парил орел, - крепость на островке Енисари заложил в отсутствие Петра его любимец Меншиков 7...
Причиною основания Петербурга было вовсе не стремление Петра Великого 'прорубить окно в Европу', - прорубать окно он стал гораздо позже, - а нахождение в устье Невы незначительного островка, который каким-то неизвестным для нас геологическим переворотом был оторван от нынешней Петербургской Стороны' 163).
Высказывая мысль о малозначимости самого факта заложения крепости на Заячьем острове, Столпянский допускает, по крайней мере, две неточности.
Начну с последней.
Он уверяет читателя, что Петр в мае 1703 г. и не помышлял о 'прорубании окна в Европу' и о налаживании с нею торговых отношений.
Между тем в Европе-то прекрасно понимали побудительные мотивы действий русского царя. В том же мае в Берлине, например, писали об этих действиях (заметка попала в 'Ведомости' и была опубликована в ? 19 от 18 июня):
'Из Берлина маия в 12 день.
Из Королевца ведомо чинят, что его царское величество, не обыкновенное великое изготовление чинит к воинскому походу... В Ладоге велел шесть воинских кораблей построить, и большое намерение есть на Новый Шанец, и по взятии того к Восточному морю, дабы из Восточной Индии торговлю чрез свою землю установить' 164).
То, что прекрасно понимали в 1703 г. в Берлине (еще до взятия Ниеншанца обнаруженное намерение царя Петра сделать устье Невы центром торговых сношений между Востоком и Западом), стало почему-то к 1918 г. - времени написания книги 'Петербург' - непонятно русскому историку Столпянскому.
Во-вторых, Столпянский, как видим из приведенного выше отрывка, является сторонником гипотезы историка П. Н. Петрова об отсутствии царя в день 16 мая на Неве.
Но поскольку мы уже документально установили в предыдущей главе, что 13 мая Петр обещал Шереметеву на следующий день быть в Шлотбурге, а на Свири 17 мая его не было, - то и приверженность Столпянского к 'ереси' Петрова уже не может ныне восприниматься всерьез...
Тем не менее, я абсолютно разделяю пафос Столпянского, направленный против эпизода с заложением в основание деревоземляной Санктпетербургской крепости ковчега с мощами апостола Андрея Первозванного.
Вся история с высеченным из камня закладным ящиком и ковчегом с мощами представляется мне появившейся в рукописи без должного реального основания и исключительно в результате позднейшего 'орнаменталистского' вторжения в текст.
Насколько мне известно, закладка мощей - пусть даже мелких их фрагментов - в фундамент какого-либо сооружения находится вообще вне христианской православной традиции.
Мотив этот мог появиться в рукописи никак не по воле ее 'рядового рассказчика'. Мотив, включающий столь серьезное нарушение традиции, мог быть включен в нее лишь с ведома знатока христианских догматов, намеренно пошедшего на это нарушение ради того, чтобы подчеркнуть незаурядность свершаемого события - закладки 'царствующего града'.
Но о самом событии - чуть позже.
А пока поразмыслим еще и вот над чем.
Представим на миг, что традиция (не рукописное сообщение о ней, а сама традиция) была - в силу каких-то, мне лично не представимых, причин - нарушена.
Тогда возникает, в частности, другой вопрос: а откуда вообще мощи апостола Андрея могли появиться на землях Невской дельты?
Вряд ли столь ценную христианскую реликвию могли возить в обозе или в походной церкви армии, ведущей активные военные действия.
Но где тогда эти мощи хранились до 16 мая?
Вот я читаю сочинение Корнелия де Бруина 'Путешествие в Московию'. Там есть глава 'Сочинителю показывают достопримечательности церквей' 165).
В 1703 г. голландскому путешественнику-граверу продемонстрировали в московских церквах, например, частицу ризы Иисуса, фрагмент руки евангелиста Марка, мощи Иоанна Златоуста, череп Григория Богослова.
Однако о мощах апостола Андрея Первозванного - ни слова.
Значит, они - не 'московского происхождения'...
Вот я читаю 'Опись Новгорода 1617 года', зафиксировавшую содержимое новгородских церквей после заключения Столбовского мира, после ухода из города шведов.
Тут упомянуты мощи Иакова, брата Иисуса, мощи многих князей.
Но о мощах апостола Андрея, опять - ни слова.
Есть, правда, такая запись:
'На Щитной улице.
Церковь каменная апостола Андрея Первозванного, а в ней... На престоле. Крест благословящей с мощами обложен серебром с каменьями. Евангелие...' 166)
Но чьи именно это мощи, не сказано...
Вот 8 марта 1703 г. новгородский митрополит Иов сообщает Емельяну Украинцеву, что посылает со священниками в Шлиссельбург для армии фельдмаршала Шереметева дьякона, дьячка и пономаря, а с ними - четьи-минеи, кропила, антиминсы, блюда, укропные водоносики и ковровые дорожки. Казалось бы, это - самое близкое по времени и последнее по возможности послание, которое могло бы быть связано с доставкой к истоку Невы какого-нибудь ковчега с мощами Андрея Первозванного 167).
Но ни о каких ковчежцах с мощами опять-таки - ни слова.
Наконец, можно назвать и еще один возможный адрес 'происхождения' мощей апостола Андрея, но для этого я немного забегу в своем рассказе о рукописи вперед и процитирую то место, где в ней говорится (конечно, в стилистике 'орнаменталиста') и об Андрее Первозванном, и о следах его пребывания на землях Озерного края.
Поскольку текст тут довольно туманен, я прибегну к дополнительным знакам препинания: они чуть облегчат понимание сложных построений фраз 'орнаменталиста'.
<>
'Об оном же царствующем граде Санктпетербурге предвозвещение; по Вознесении Господнем на небеса, апостол Христов святый Андрей Первозванный на пустых киевских горах, где ныне град Киев 168), водрузил святый крест и предвозвестил о здании града Киева и о [его] благочестии; а по пришествии в великий Славенск /2:/...'
В сноске /:2:/ автор зачеркнул цифру '2', а вместо нее поставил: '1'; а далее сказано:
'Ныне той Нов град Великой'.
'...от великаго Славенска святый апостол, следуя к стране Санктпетербургской около 60 верст, благословив [оное] место, водрузил жезл свой [9(об.)] - прообразовал самодержавие [в] стране оной. Сие апостольское благословение и предвозвещение водружением жезла не месту оному /:1:/...'
В сноске тут сказано:
'/:1:/ Оное место по водружении жезла апостолского и поныне именуется Друзино; в лето благочестия на оном месте построена каменая церковь во имя святого апостола Андрея Первозваннаго'.
'...но его апостольское благословение и жезла водружение [есть] предвозвещение сему царствующему граду Санктпетербургу; и месту сему, яко Киеву и Великому Славенску, жезла не даровал, но отшед от Славенска донележе видимо народу, водрузил жезл; яко далее во оную страну [на местах Санктпетербурга], водрузить жезл и место благословить народов во свидетельстве не было; от Друзина святой апостол Христов Андрей Первозванный имел шествие рекою Волховом и озером Невом и рекою Невою сквозь места царствующего града Санктпетербурга в Варяжское море и в шествие оные места, где царствующий град Санктпетербурх, не без благословения его апостольскаго были, ибо по создании сего царствующего града Санктпетербурга {жители близь мест сих объявляли, [10] яко предки их им сказывали} 8 издревле на оных местах многажды видимо было света сияние и в году начатия войны со Швецией видим же был свет велик; мнили жители, яко горят леса королевские, выкатанные по берегам Невы реки, которые приуготовлены в отпуск в Стекголм; по сшествии, видев свет, удивлялись' 169).
<>
В отрывке этом назван еще один адрес, из которого, казалось бы, могли попасть мощи святого в закладной ящик на Заячьем острове.
Это - Грузино, в котором был и храм, освященный во имя Андрея Первозванного.
Однако Грузино было полностью сожжено поляками еще в начале XVII столетия. Уцелела ли тогдашняя церковь и ее раритеты?
Вряд ли, ибо в начале следующего века, когда Грузино стало усадьбой Аракчеева, в нем заново отстроили собор и создали всю изумительную усадьбу, в свою очередь превращенную в руины фашистами в годы Великой Отечественной.
Так что 'адрес Грузина' в этой ситуации тоже, наверняка, отпадает...
<>
Вернемся, однако, к материи более близкой к нам по времени - к сообщению о мощах Андрея Первозванного, помещенных, по утверждению рукописи 'О зачатии и здании...', в основание Санктпетербургской крепости 16 мая 1703 г.
Допустим даже, что царь Петр послал куда-то за этими мощами и велел изготовить для них каменный ящик и золотой ковчег - скажем, в Шлиссельбурге.
Тогда, выходит, не исключено, что он поехал туда и для того, чтобы встретить их там и перевезти с ковчегом и ящиком на Люстэйланд?
Но тогда и самый замысел постройки в дельте Невы и наименования (ведь на ящике, по рукописи, высечены были слова о 'царствующем граде Санктпетербурге'!) нового города надо отнести как минимум ко второй половине апреля, когда еще не было ясно, подойдет ли для этой цели незахваченный пока Ниеншанц.
Такой поворот дает, конечно, богатую пищу для догадок о времени начального замысла этой постройки.
Ведь еще в феврале, скажем, сообщая Меншикову об освящении Воронежских ворот крепостцы Ораниенбург, царь 'поминал грядущие' ворота. Какие это 'грядущие'?
Не значит ли это, что уже в феврале 1703 для Петра, Меншикова и их окружения мысль о построении новой крепости в дельте Невы сразу после грядущего взятия Ниеншанца была и обсужденной и решенной?..
Возможен и еще один поворот темы.
Опять-таки не исключено, что в рассказе рукописи о закладке в основание крепости некоего ящика нашли отражение более поздние события. А именно - закладка первого каменного бастиона крепости 30 мая 1706 г.
Английский посланник в Москве Чарльз Уитворт сообщал, между прочим, об этом событии в Лондон в июле 1706 г.:
'30 мая старого стиля, в день своего рождения Его Величество положил первый камень укреплений в Петербурге: мраморный куб, на котором высечено имя царя, день и год' 170).
Так вот, не прообраз ли этот 'куб' тех самых 'ковчега' и 'ящика' из рукописи 'О зачатии и здании...'?
Вопрос остается, конечно, вопросом, однако несомненно и то, что свидетельство Чарльза Уитворта, которое мы вполне можем считать историческим, поскольку основано оно было на достоверном источнике из самого Петербурга, убеждает нас сегодня: традиция закладки памятного куба, камня в основание новостроящейся крепости у Петра I существовала - по крайней мере, в отношении Санктпетербургской фортеции...
Первый отечественный историк Санкт-Петербурга (если не посчитать таковым автора рукописи 'О зачатии и здании...') Андрей Иванович Богданов сообщал о закладке первых каменных крепостных бастионов (болверков) в своем 'Кратчайшем синопсическом описании... царствующаго града Санктпетербурга':
'Крепость Санктпетербургская началась строиться каменным зданием 1706-го году майя 30 дня, то есть в самый Торжественный День Преподобнаго Отца Исакия Далмацкаго, в который день торжествовано было День Рождения Его Императорского Величества Петра Великаго'.
Обратите внимание на то, что Богданов, как и автор рукописи 'О зачатии и здании...', прибегает ко многим анахроничным выражениям, именуя в своем тексте Петра 'Его Императорским Величеством' и 'Великим'; да и вообще у авторов рукописей поразительно много стилистических совпадений.
'И перво всех заложен фланг Болверка, бывшаго тогда Князя Меншикова именованной... в которой Болверок Его Императорское Величество изволил сам собственными руками положить первой камень во основание в первом фланке вышеупмянутаго Болверка...
Болверок Его Императорского Величества Петра Перваго, зачат строить каменным зданием 1717-го году. Сего болверка о зачатии его обычайной подписи, что бывает на камнях вырезанная, здесь не имеется. Понеже с такой подписи никакой копии за продолжением многих лет не найдено, того ради и здесь о ней кратко объявляется' 171).
И далее Богданов приводит тексты, вырезанные на закладных камнях, положенных в основание всех крепостных бастионов - либо при их закладке, либо по окончании строения.
Так что, может быть, и 16 мая 1703 г. некий традиционный камень был в фундамент крепости заложен.
Но вот относительно мощей апостола Андрея Первозванного такое допущение наших сомнений, увы, не ликвидирует. Надо ведь помнить, что в любом случае рукописная надпись на сакраментальном закладном ящике о 'царствующем граде Санктпетербурге', как и любые приписываемые Петру I слова об этом самом 'царствующем граде', остаются анахронизмом.
Имя свое город обрел лишь в самом конце июня 1703 г., через полтора месяца после закладки. А 'царствующим градом' начал считаться вообще лет девять спустя, к 1712, а то - и к 1713 г. Это - факт безусловный, и об этом, кстати, надо помнить, читая и другие страницы рукописи.
Надо помнить еще, что и в 'Книге Марсовой', и в 'Журнале Гизена', и в макаровской 'Гистории Свейской войны' (она же 'Поденная записка') говорится об одновременном заложении крепости и наименовании ее 'Санкт-Питербургом'. А это неверно.
Так что все начальные исторические документы XVIII в. (считать таковым рукопись 'О зачатии и здании...' или нет, но это относится и к ней) грешат одним недостатком. В них нет разделения на этапы: этап закладки и этап наименования крепости.
И то, что Петр Николаевич Петров первым на такое разделение указал, - его заслуга. Правда, историк допустил при этом свою знаменитую 'ересь'. Однако и смысл и происхождение ее постепенно для нас разъясняются. А когда устанавливается причина любой ереси, она теряет половину своего устрашения. Так что не будем бояться ее.
А решив для себя эту часть проблемы, вернемся к рукописи: к дальнейшему описанию ею событий 16 мая 1703 г.
<>
'Тогда Его Царское Величество от лика святительскаго и генералитета и от всех ту бывших поздравляем был царствующим градом Санктпетербургом.
Царское Величество всех поздравляющих изволил благодарить; при том была многая пушечная пальба; (орел видим был над оным островом парящий) 9. Царское величество отшед к протоку которой течение имеет меж Санктпетербургом и кронверхом, по отслужении литии [5] и окроплении того места святою водою изволил обложить другой роскат'. 172)
<>
Тут стоит напомнить, что Кронверка в 1703 г. пока еще не существовало. Потому упоминание его здесь имеет, конечно, характер включения в текст позднейшего топонима.
Кроме того, хочу предложить читателю самостоятельно проделать при чтении небольшую, но существенную правку, заменив слова 'царствующий град Санктпетербург' и даже 'Санктпетербургская крепость' более нейтральным и безличным выражением, скажем - 'новозаложенной крепостью'. Тогда текст сразу обретет свежесть и непосредственность дыхания 'первоначального рассказчика', более свободного от тяжеловесной барочности и торжественности позднейшей авторской редактуры и вставок...
<>
'Тогда была вторишная пушечная пальба, и между теми двумя роскатами изволил размерить где быть воротами; велел пробить в землю две дыры и, вырубив две березы тонкие но длинные, и вершины тех берез свертев, а концы поставлял в пробитые дыры в землю на подобие ворот. 10 (И когда первую березу в землю утвердил а другую поставлял тогда орел опустясь от высоты сел на оных воротах; ефрейтором Одинцовым оной орел с ворот снят' 173).
<>
В рукописи появился третий (и последний) конкретно именуемый персонаж, имевший отношение к закладке крепости на Заячьем 16 мая 1703 г.: к царю и Меншикову присоединился ефрейтор Одинцов (позже из современников будет упомянут и Дмитрий Кантемир, но он при заложении крепости, конечно, не присутствовал).
Меня давно занимала загадка присутствия в тексте единственного представленного полной фамилией лица из числа свидетелей этой закладки. В конечном счете, я пришел к такому - вполне возможному, на мой взгляд, выводу.
Допустим, что в 1720-е гг., когда начат был сбор 'сказок' - послужных списков 'воинских людей', состоявших в петровской армии со времен начала Северной войны, - среди прочих сведений нашелся, вероятно, и краткий рассказ некоего участника основания крепости на Люстэйланде в мае 1703 г.
Фамилия этого человека и была - Одинцов.
По совпадению в это же время начался сбор сведений, касавшихся как раз этой закладки (царь Петр, напомню, решил тогда приступить к созданию истории Санкт-Петербурга).
Рассказ Одинцова и послужил, видимо, основанием к тому, что бывший ефрейтор стал, по воле случая, одним из главных информаторов относительно исторического, как к тому времени стало уже ясно, события: основания на Неве не просто новой фортеции, но и новой российской столицы.
Рассказ ефрейтора был, как можно представить, соответствующими лицами записан - и не просто сохранил в себе изначальную бесхитростность повестовования рядового участника этого события, но заодно донес до нас и его имя.
Поэтому читатель, надеюсь, согласится со мной, что этот первоначальный рассказ мы можем сегодня с большой долей достоверности именовать как 'рассказ ефрейтора Одинцова'.
Однако при этом мы будем, естественно, иметь в виду, что повествование бывшего ефрейтора было, разумеется, обработано теми, кто его записал, а впоследствии - возможно, уже несколько лет спустя - еще и дополнено автором рукописи, сведущим в оснащении такого рода рассказов религиозным и возвышенно-барочным орнаментом.
Перед нами встает естественная задача: попробовать отделить в рассказе Одинцова то, что в нем появилось в результате совместной работы 'автора' и 'редактора', и попытаться представить его рассказ в том виде, в котором он впервые появился на свет, Я намерен такую попытку предпринять - и если читателю будет угодно с ней познакомиться, он сможет прочесть ее в 'Приложении' ко второй книге, которое так и называется: 'Рассказ ефрейтора Преображенского полка Одинцова о заложении Санктпетербургской крепости'.
Однако это - в конце книги.
А пока я хочу сделать одну немаловажную оговорку.
Дело в том, что в списках и Преображенского, и Семеновского гвардейских полков, находившихся при основании Санктпетербургской крепости, я фамилии Одинцова не нашел.
Но это, конечно, мало о чем говорит, поскольку в списки эти заносились, главным образом, фамилии офицеров. Перечень рядового и ефрейторского состава до наших дней не дошел.
Однако, учитывая все сказанное выше, вполне все же реально предположить реальное же существование свидетеля закладки: рассказчика по фамилии Одинцов. Без предположений исторические изыскания были бы пресны. Вот и предположим...
Он был, видимо, в числе сопровождавших царя и в его 'походе' на Люстэйланд 14 мая, и в числе солдат, расчищавших остров 15 мая (откуда еще могло взяться в рукописи столь убедительное в своей реальности упоминание о найденном на острове гнезде орла!), и, наконец, в числе тех, кто сопутствовал царю Петру 16 мая во всех перипетиях закладки им первых крепостных 'роскатов' (бастионов).
Тут Одинцову и подвернулся случай проделать ту манипуляцию с орлом, севшим на сооруженные царем 'березовые ворота', которая, вне всякого сомнения, пришлась Петру по душе, - о чем мы узнаем из последующего текста рукописи...
<>
'Царское величество о сем добром предзнаменовании весма был обрадован; у орла перевязав ноги платком и надев на руку перчатку, изволил посадить у себя на руку, и повелел петь литию, по литии и окроплении [5(об.)] ворот святою водою была третичная ис пушек пальба; и изволил вытти в оные ворота держа орла на руке и сшед на яхту шествовал в дом свой царской канецкой; лик святительской и генералитет и статские чины были пожалованы столом, веселие продолжалось до .2. часа пополуночи; причем была многая пушечная пальба.
Оной орел {зимовал} 11 во дворце; по построении на Котлине острову {крепосьти} 12 святого Александра 13 оной орел от Его Царского Величества во оной Александровой крепости отдан {на гобвахту} 14 с наречением орлу комендантского звания /:1:/'.
К последним словам есть и примечательная сноска:
'/:1:/ Жители острова которой ныне именуется Санктпетербурской и близь онаго по островам жившие сказывали будто оной орел был ручной а житье ево было на острову на котором ныне город Санктпетербург. Выгружались по берегам реки Невы маштовые и брусовые королевские леса и караульными салдаты тех лесов оной орел приучен был к рукам' 174).
<>
Напомню, что в последней фразе рукописи речь идет о крепостце Александршанц, сооруженой на Котлине в 1707 г., а это означает, что орел прожил во 'дворце' - то есть в Домике Петра I, - как минимум, четыре зимы.
Хочу еще раз обратить особое внимание читателя на замечательные подробности, которыми исполнен весь этот эпизод.
Перевязывание лап орла платком.
Сам Петр, надевающий на руку перчатку перед тем, как посадить на нее птицу (хотя царь не был любителем соколиной охоты, он, конечно же, знал, как следует обходиться с ручной птицей).
Выясненная от местных жителей история появления на Яниссари этой достаточно редкой для здешних мест особи, прирученной шведскими солдатами, караулившими королевские леса (они, эти леса, вновь появляются в рукописи, причем, именно на берегах Невы, а не только Сестры, - настоятельно 'заявляя' о своей реальности!).
Наконец, история переселения орла на Котлин и присвоение ему диковинного для нас, но вполне возможного в условиях петровской поры звания (ради того, конечно, чтобы обеспечить птицу достаточным прокормом).
Вся эта весьма выразительная детализация очень убедительно, на мой взгляд, свидетельствует, что в данном случае мы имеем дело вовсе не с мифом, не с фантазией, а с реальными фактами, пусть и припорошенными пылью времени, но оставшимися в сознании очевидца, сохранившего их и для нас...
Любопытно еще, что автор рукописи, зафиксировавший первоначальный 'рассказ Одинцова', внес в него лишь самую малую стилистическую правку, совершенно не подвергнув сомнению сами изложенные в ней факты.
А ведь это - еще и дополнительный штрих, склоняющий и нас к доверительному рассмотрению старинной рукописи.
По крайней мере, лично для меня вся история с прирученным орлом много реальнее тех 'комментариев', которые помещает в рукописи ее автор - явно в пору поздней редактуры.
<>
'ПОДОБНОЕ
Древле благочестивому царю Константину в сонном видении явил Бог [6] о построении в востоке града; великий и равноапостольный царь Константин разсматривал места к зданию града и во время шествия от Халкидона водою к Византии увидел орла летящаго и несущаго верфь {каменоделцев} 15 и протчие орудия каменоделателей, которые орел положил у стены града Византии; великий царь Константин на том месте построил град, наименовал его во имя свое Константинград' 175).
Тут само 'Подобное' вызывает вопросы.
По преданию Константину вроде бы сон приснился не о Божьем знамении, а о девушке сказочной красоты.
А орел, похоже, был коршуном, да и приснился он не императору Константину, а храброму охотнику и воину Византию, причем почти за тысячу лет до основания Константинополя 176).
Впрочем, нас интересует история основания Санкт-Петербурга, а не Византия.
О Санкт-Петербурге же в рукописи сказано так (по стилистике и употреблению императорского титула Петра - явно в пору окончательной редактуры):
'Оной Санкпетербурской крепости план и основание собственнаго труда Его Императорскаго Величества Петра Великаго' 177).
Утверждение это по отношению к царю Петру, конечно, уважительно.
Что до основания им Санктпетербургской крепости, то сомнений у читателя, надеюсь, теперь почти нет.
А вот что до плана...
Тут мы сталкиваемся с понятной для прежних времен тягой к тому, чтобы все 'добрые дела' отнести исключительно к наделяемому всяческими человеческими достоинствами Великому Петру.
Что до меня, то я меньше всего желал бы лишить царя Петра каких бы то ни было человеческих достоинств. Но не меньше мне хотелось бы и не приписывать ему того, чего он не совершал.
Однако историки и искусствоведы и прошлого и нынешнего времени к сим 'припискам' весьма, увы, склонны.
Вот давайте и задумаемся о том, насколько это исторически справедливо и, в конечном счете, истинно...
_______________
1 Я, правда, личных помет Петра I там не обнаружил.
2 Текст рукописи воспроизводился по оригиналу и с комментариями также в моем сочинении 'Был ли Петр I основателем Санкт-Петербурга?' (журнал 'Аврора', ? 7-8 - 1992), но не полностью.
3 Слова, взятые в круглые скобки, зачеркнуты в рукописи карандашом.
4 Слово 'сам' зачеркнуто в тексте автором рукописи.
5 Взятые в круглые скобки слова и в рукописи помечены карандашом скобками, правда, квадратными: читатель, исполненный скептицизма а la Столпянский, готовил к 'выбросу' все упоминания об орле.
6 Слово 'основал' вписано в текст автором.
7 Вот где фразеологическая посылка, на основании которой построен был тезис Владимира Мавродина о 'друге сердечном' царя Петра, который, якобы, взял на себя смелость заложить новую крепость в отсутствие своего патрона.
8 После правки 'редактора' и 'автора' часть фразы, выделенная фигурными скобками, выглядит так: 'предки их, умершие близь мест сих им сказывали, яко...'
9 Как прежде, взятые в круглые скобки слова зачеркнуты в тексте карандашом неделикатного по отношению к старинной рукописи читателя.
10 Тут начинается фраза, тоже помеченная карандашом позднейшего читателя к 'выбросу'; он, однако, не обозначил конца этой 'наметки'.
11 Слово 'зимовал' зачеркнуто чернилами редактора; вписано слово 'был'.
12 Слово 'крепосьти' вписано автором.
13 Тут было еще одно слово 'крепости', зачеркнутое в тексте.
14 Редактор вписал: 'на гобвахту', то есть 'на гауптвахту' (к слову, характерное выражение 'на гобвахту' встречается и в более позднем по времени создания 'Описании Санктпетербурга' Андрея Богданова).
15 Слово 'каменоделцев' автором тут вычеркнуто.
| К содержанию |